Черты разиновщины и пугачевщи­ны в русской революции

М. Волошин

Когда в октябре 17-го года с русской революции спала интеллигент­ская шелуха и обнаружился ее подлинный лик, то сразу начало вы­являться ее сродство с народными движениями давно отжитых эпох русской истории. Из могил стали вставать похороненные мертвецы: казалось, навсегда отошедшие страшные исторические лики по-но­вому осветились современностью.

Прежде всего проступили черты разиновщины и пугачевщи­ны и вспомнилось старое волжское предание, по которому Ра­зин не умер, но, подобно Фридриху Барбароссе, заключен внут­ри горы и ждет знака, когда ему вновь вернуться «судить рус­скую землю».

<…> Суть в том, что древняя, темная, историческая жизнь Рос­сии, так долго скрывавшаяся под спудом империи, сразу выступила из берегов, как только большевистская пропаганда (от кого бы и во имя чего бы она ни исходила) обратилась с призывом к жадным, мрачным и разбойничьим сторонам русской души.

Тогда из народной глубины поднялись страшные призраки XVI и XVII веков, которых мы считали давно похороненными.

Но оказалось, что они живы и переполнены сил, что все это вре­мя они жили рядом с нами, задыхаясь под железными обручами, которыми их сковала Петербургская империя.

Россия распятая. На весах поэзии // В кн.: Россия распятая. М., 1992. С. 51, 123.