Пороки и странности русского народа

В. Белинский

Я душевно люблю православный русский народ и почитаю за честь и славу быть ничтожной песчинкой в его массе; но моя любовь со­знательная, а не слепая. Может быть, вследствие очень понятного чувства я не вижу пороков русского народа, но это нисколько не ме­шает мне видеть его странностей, и я не почитаю за грех пошутить, под веселый час, добродушно и незлобиво, над его странностями, как всякий порядочный человек не почитает для себя за унижение посмеяться иногда над собственными своими недостатками. Знаете ли вы, в чем состоит главная странность вообще русского человека? В каком-то своеобразном взгляде на вещи и упорной оригинально­сти. Его упрекают в подражательности и бесхарактерности; я сам, грешный, вслед за другими взводил эту небылицу (в чем и каюсь); но этот упрек неоснователен: русскому человеку вредит совсем не подражательность, а, напротив, излишняя оригинальность. Пробе­гите в уме вашем всю его историю — и доказательства явятся перед глазами. Вот они… Но постойте, чтоб яснее выразить мою мысль, я должен прибавить, что русский человек с чрезвычайною ориги­нальностью и самобытностью соединяет и удивительную недовер­чивость к самому себе и, вследствие этого, страх как любит перени­мать чужое, но, перенимая, кладет тип своего гения на свои заимст­вования.

Так, еще в давние века, прослышал русский человек, что за мо­рем хороша вера, и пошел за нею за море. В этом случае он, по сча­стию, не ошибся; но как поступил он с истинной божественной ве­рой? Перенес ее священные имена на свои языческие предрассуд­ки: св. Власию поручил должность бога Волоса, Перуновы громы и молнии отдал Илье-Пророку и т. д. Итак, вы видите: переменились слова и названия, а идеи остались все те же!

Потом явился на Руси царь, умный и великий, который захо­тел русского человека умыть, причесать, обрить, отучить от лени и невежества: взвыл русский человек гласом велиим и замахал руками и ногами; но у царя была воля железная, рука крепкая, и потому русский человек, волею или неволею, а засел за азбуку, начал учиться и шить, и кроить, и строить, и рубить. И в самом деле, русский человек стал походить с виду как будто на челове­ка: и умыт, и причесан, и одет по форме, и знает грамоту, и кла­няется с пришаркиванием, и даже подходит к ручке дам. Все это хорошо, да вот что худо: <…> выучив наизусть правила, начер­танные на зерцале рукою великого царя, он не забыл, не разучил­ся спрягать глагол брать под всеми видами, во все времена, по всем лицам без изъятия, по всем числам без исключения; надев­ши мундир, он смотрел на него не как на форму идеи, а как на форму парада, и не хотел слушать, когда мудрое правительство толковало ему, что правосудие не средство к жизни, что присут­ственное место не лавка, где отпускают и права и совесть оптом и по мелочи, что судья не вор и разбойник, а защитник от воров и разбойников.

Потом был на Руси другой царь, умный и добрый; видя, что доб­ро не может пустить далеко корня там, где нет науки, он подтвердил русскому человеку учиться, а за ученье обещал ему и большой чин и знатное место, думая, что приманка выгоды всего сильнее; но что из этого вышло? <…> Правда, русский человек смышлен и понят­лив, коли захочет, так и самого немца за пояс… И точно, русский принялся учиться, но, только получив чин и место, бросал тотчас книги и принимался за карты — оно и лучше! Итак, не ясно ли по­сле этого, что русский человек самобытен и оригинален, что он ни­когда не подражал, а только брал из-за границы формы, оставляя там идеи, и одевал в эти формы свои собственные идеи, завещан­ные ему предками. Конечно, к этим доморощенным идеям не сов­сем шел заморский наряд, но к чему нельзя привыкнуть, к чему нельзя приглядеться?

Ничто о ничем, или Отчет г. Издателю «Телескопа» за последнее полугодие (1835) русской литературы // Полн. собр. соч. в 13 т. М, 1953. Т. 2. С. 13-14.