Русский турист XVIII века
П. Милюков
Впечатления, каких ожидает русский резонер от заграничного путешествия, заранее определяются и предрешаются тем скептическим отношением к европейской жизни, пример которого мы уже видели. Русский турист этого типа — себе на уме; его не проведешь. Он твердо помнит ту аксиому, «что глупость есть своя у каждого народа»; и, очутясь за границей, он будет искать там, прежде всего, не ума, а этой самой «глупости», этой оборотной медали европейской жизни. Попав в Лейпциг, — в тот самый Лейпциг, из которого Радищев и его товарищи вынесли такое богатство идей и впечатлений, он презрительно будет острить: «Я нашел сей город наполненным учеными людьми. Иные из них почитают главным своим и человеческим достоинством то, что умеют говорить по-латыни, чему, однако ж, во времена цицероновы умели и пятилетние ребята» […].
Для националистического настроения более, чем для какого-либо другого, — чем дальше, тем больше, — сама Екатерина дает тон и выражение. С самого своего появления в России, с ревностью иностранки, решившей во что бы то ни стало сделаться русской и спешившей перенять для этого все тонкости чуждого ей народного быта, Екатерина увлеклась тем, что мы назвали этнографическим народолюбием. […]
Екатерина не решалась идти так далеко, как уже пошел Фонвизин, и утверждать, что за границей «во всем генерально хуже нашего», а «у нас все лучше, и мы больше люди, нежели немцы». Она довольствовалась защитой более скромной позиции, — что у нас «не хуже», или, по крайней мере, что за границей так же худо, как у нас.
Очерки по истории русской культуры. В 3 т. СПб., 1904. Т. 3, ч. 2. С. 233-235.
