Самозванцы

Убиенный много и восставый, Двадцать лет со славой правил я Отчею Московскою державой, И годины более кровавой Не видала русская земля.

М. Волошин. Дмитрий император. 1591-1613.

Проспер Мериме в книге о Лжедмитрии замечает: «Революции, как болезни, возвещают о себе неясным плохим самочувствием, значение которого становится понятным только позже»167. Подземный гул слышен был в Московском государстве после избрания Бориса, он нарастал по мере того, как росло недовольство всех слоев населения. Был подписан на 20 лет мир с Польшей. Прекратилась война с Ливонией. Крымский хан, потерпев поражение под Москвой, старался справиться с казачьими набегами. Борис заботился о развитии торговых отношений и других контактов с Западом. Некоторые историки называют его «западником» и предшественником Петра. «Никто из прежних московских царей не отличался такой благосклонностью к иностранцам, как Борис», — замечает Костомаров168. Немецкие купцы, переселенные в свое время на Русь из ливонских городов, получили щедрые льготы, некоторым было дано право беспошлинной торговли с заграницей, они могли, дав присягу, свободно передвигаться по стране и выезжать из нее. Был создан полк, состоявший из двух тысяч наемников — немцев, греков, шведов, поляков. В числе его командиров был капитан Маржерет. В Немецкой слободе, районе, выделенном для иностранцев, который москвичи называли Кукуй, было разрешено вновь открыть протестантскую церковь. Для своей дочери Ксении Борис искал в мужья иностранного принца. Сначала Борис пригласил в Москву шведского принца Густава, изгнанного сына свергнутого Эрика XIV, дал ему удел Калугу, но швед отказался принять православие и покинуть сопровождавшую его любовницу. Датский принц Ганс принял все условия, но внезапно заболел и умер (виновником объявили Бориса).

Современники упоминают, что Борис поощрял бритье бороды на чужеземный лад, но самым неожиданным проявлением интереса царя к Западу была посылка за границу для науки группы «российских робят», молодых дворян. Точное число посланных неизвестно: Сергей Платонов говорит о восемнадцати (по шесть в Англию, Францию и Германию), Джеймс-Биллингтон о тридцати169. Историки согласны с тем, что все, кроме, возможно, двоих, остались на Западе. Может быть, в результате этого смелого и неудачного опыта, окончательно до Петра I утвердилось правило, о котором пишет Григорий Котошихин: «Для науки и обычая в иные государства детей своих не посылают, страшась того: узнав тамошних государств веры и обычаи, и вольность благую, начали бы свою веру отменять и приставать к иным, а о возвращении к домам своим и сородичам никакого бы попечения не имели и не мыслили»170.

Катализатором всех движений, которые после смерти Ивана IV начали встряхивать фундамент Московского государства, стал голод. Он начался в 1601 г. и продолжался три года. В 1602 г. люди стали умирать тысячами и десятками тысяч. Только в Москве, по сведениям Жака Маржерета, умерло 120 тыс. голодных. Правительство делало все, что могло, но размеры бедствия, размеры территории, охваченной голодом, были слишком велики. Хлеба нельзя было ни купить, ни получить. Оставался только один путь — грабеж.

Шайки разбойников свирепствуют на дорогах, подходят к самой Москве. В августе 1603 г. у ворот столицы происходит сражение между «разбоями», возглавляемыми Хлопко Косолапом, и царским войском под командованием Басманова, известного военачальника Ивана. В упорном бою погиб царский воевода, Хлопко был взят в плен и повешен, а его «армия» разбита и рассеяна.

Советские историки до самого последнего времени единодушно рассматривали Смутное время прежде всего как время «антифеодальных народных восстаний», как крестьянскую войну. В связи с этим Хлопко Косолап именовался вождем повстанцев, предводителем народного движения171. Р. Скрынников, один из лучших знатоков эпохи, пишет: «Источники официального происхождения старались дискредитировать выступления низов, называя их «разбойными». Он, конечно, не мог не знать, что все «домарксистские» историки также говорили о разбойниках, описывая события Смуты. С. Платонов говорил, например, о «разбойничьей шайке старейшины» Хлопко, о том, что после поражения «шайка рассеялась»172. Биографию Бориса Годунова, из которой взята цитата, Р. Скрынников опубликовал в 1978 г. Десять лет спустя в биографии Григория Отрепьева историк позволяет себе усомниться. «Можно ли видеть в «выступлениях» разбойников борьбу угнетенных масс против феодализма?» — спрашивает Скрынников173. И приходит к выводу, что «трудно провести разграничительную черту между разбойными грабежами и голодными бунтами неимущих», имея в виду выступления 1602- 1603 гг.

Настаивая на «антифеодальном» характере вооруженных движений эпохи Смуты, советские историки, во-первых, утверждали спорную теорию о существовании феодализма в России, что подтверждало правоту учения Маркса о движении истории, а, во-вторых, находили необходимых предков-большевиков. В то же время историки подчеркивают значение Юрьева дня, недели, в которой крестьяне могли переходить от помещика к помещику. В 1601 г., когда неурожай вызвал первую тревогу, Борис восстановил Юрьев день, оговорив закон множеством оговорок. Очень скоро, в 1603 г., он аннулировал собственный закон: Юрьев день был отменен окончательно. Существование возможности сменить помещика давало крестьянину ощущение свободы, ограничивая одновременно своеволие помещика. Исчезновение Юрьева дня означало полное закрепощение, порабощение крестьян. Им оставался единственный путь к свободе — бегство на юг, в Дикое поле.

Происходил естественный отбор: бежали самые смелые, наиболее инициативные и вольнолюбивые. Особенно часто холопы, служившие в вооруженных боярских свитах, — боевые холопы. Они пополняли казачество, они составляли ядро разбойничьих шаек.

Капитан Маржерет рассказывает, что слух о том, что царевич Дмитрий, Дмитрий Иванович, как он пишет, жив, появился в Москве в 1600 г. Затем стали распространяться вести о том, что в Литве или польской Украине чудом спасшийся царевич собирает войско, чтобы идти на Москву. Слухи о спасении Дмитрия появляются за два года до того, как Юрий Богданович Отрепьев, он же Григорий или Гришка Отрепьев, монах Чудова монастыря, находившегося в Кремле, бежал в Литву, чтобы превратиться в претендента на московский престол.

Нужда в Самозванце появилась до того, как он объявился. Сама идея была недавно испробована. В 1561 г. критский грек Василид, выдававший себя за самосского герцога Гераклида, с помощью запорожских казаков захватил молдавский трон. Полтора десятилетия спустя казаки снова помогают самозванцам, ищущим власти в Молдавии. В начале XVII в. Самозванец появляется на Руси.

До сих пор остается много загадок, связанных с первым русским самозванцем — Лжедмитрием. С одним согласны все — подлинный царевич Дмитрий умер: убит или погиб случайно. Большинство историков согласны с тем, что первый самозванец был беглый монах Григорий Отрепьев. Проспер Мериме в биографии Лжедмитрия, написанной на основе серьезных исторических источников, перечисляет ряд неясностей, противоречий, которые позволяют ему сомневаться в распространенной версии. Он, например, отмечает очень хорошее знание самозванцем польского языка, его великолепное умение ездить верхом, его смелость. «…В каком монастыре, — пишет Мериме, — нашли монаха, который убивал медведя одним ударом ножа или вел в атаку эскадрон гусар?»174.

Сегодня биография Лжедмитрия известна гораздо лучше, чем в XIX в. Обнаружены документы, свидетельствующие, что самозванцем был Григорий Отрепьев. Но и сегодня остается немало вопросов, на которые нет ответа. Тайна Лжедмитрия не выяснена до конца.

Прежде всего поражают сроки. Появляется совсем молодой человек (предполагают, что он родился в 1582 г. и был ровесником царевича Дмитрия) и в течение полугода овладевает московским троном. Царствует одиннадцать месяцев без нескольких дней, гибнет, его прахом заряжают пушку, которая выстреливает в сторону запада. «Как сверкающий метеорит, он внезапно осветил тьму и исчез, не оставив следа», — это автор «Кармен» пишет о герое, который ему очень нравится. Он сравнивает Лжедмитрия с его современником Генрихом Наваррским, также «овладевшим наследственным троном»175.

Не все были такого хорошего мнения о самозванце, как французский писатель. Церковь предала Гришку Отрепьева анафеме, его осуждали за переход в католичество (тайный), за связи с иезуитами, обвиняли в желании обратить в латинскую веру Москву.

Василий Ключевский, по своему обыкновению, остроумно и лаконично объяснил происхождение самозванца: «Винили поляков, что они его подстроили; но он был только испечен в польской печке, а заквашен в Москве». Иначе говоря, изобрели Лжедмитрия в Москве, а реализовалось дело с помощью поляков. Это совершенно очевидно для Бориса, который, услыхав о появлении Лжедмитрия, заявил боярам: это вы подставили самозванца!

Говоря о «закваске в Москве», В. Ключевский называл точное место: «В головах наиболее гонимого Борисом боярства с Романовыми во главе, по всей вероятности, и была высижена мысль о самозванце»176. В конце XIX в. историк мог уже писать о службе Григория Отрепьева у Романовых, но, как отмечает другой историк, во второй половине XX в., «в царствование Романовых было небезопасно или, во всяком случае, неприлично вспоминать этот факт из биографии вора и богоотступника»177. Сегодня, когда писать об этом стало совсем прилично, биограф Отрепьева рассказывает о службе Григория у Михаила Романова, а затем у его родственника князя Черкасского. Когда царь Борис послал в заточение великих бояр Федора Никитича Романова и Бориса Камбулатовича Черкасского, Отрепьев, еще носивший имя Юрий, постригся в монахи, чтобы избежать участи своих господ. И принял имя Григорий. Разгром дома Романовых и пострижение 20-летнего дворянина случилось в 1600 г. Григорий не только постригся в монахи, но и отправился служить в провинциальные монастыри, подальше от столицы. Но очень скоро он появляется в Москве: по рекомендации деда, Елизария Замятии, охранявшего порядок в центре Москвы, Григория принимают в Чудов монастырь, куда к этому времени удалился Замятия. Поздние летописцы, поражаясь способностям Григория Отрепьева, объясняли их возможными связями с нечистой силой. Р. Скрынников пишет: «Карьера Отрепьева на монашеском поприще казалась феерической. Сначала он оставался служкой у монаха Замятии, затем келейником архимандрита и дьяконом и, наконец, стал придворным патриарха». Взлет произошел всего за один год. Его причиной были незаурядные способности молодого человека: «В несколько месяцев он усваивал то, на что у других уходила вся жизнь»178.

Затем начинаются тайны. Григорий Отрепьев бежит из монастыря. Он появляется в Троице-Печерской лавре в Киеве, оказывается в Запорожской сечи. Запорожцы помогают Григорию установить связи с донскими казаками. Он бродит по югу, как если бы имел план и знал, что делает. Ничего совершенно достоверного о подготовительном периоде деятельности самозванца не известно. Ключевский и историк Смутного времени С. Платонов считали, что идея самозванца родилась в кругу Романовых, современный биограф Годунова и Отрепьева возражает «…Самозванческая интрига родилась не на подворье Романовых, а в стенах Чудова монастыря»179, среди бродячих монахов. Польский историк Александр Гиршберг, автор «Дмитрия Самозванца» и «Марины Мнишек»180 доказывает, что самозванец «представление, рассчитанное на живую привязанность народа к исчезнувшей династии», был создан оппозицией Годунову, составленной крупнейшими московскими боярами, объединившимися с литовско-русскими магнатами, как правило, православными.

Несомненно, и русские бояре (Романовы прежде всего), и литовские магнаты имели основания быть недовольными Борисом. Выше говорилось о конфликте Бориса Годунова с бывшими союзниками Романовыми. В конце XVI в. польско-литовские князья Острожские, Вишневецкие и Збаражские передвинули границы своих владений в глубь Червонной Руси, которая входила в состав коронных польских земель, значительно увеличив свое могущество. В киевском воеводстве Вишневецким принадлежало 38 тыс. крестьянских хозяйств с населением в 230 тыс. человек. Тогдашняя Швеция, начавшая в это время войну за превращение Балтики в шведское озеро, насчитывала менее 1 млн. жителей. Острожские и Вишневецкие выдвинули претензии на земли, которые принадлежали московскому царю.

В числе «изобретателей» Лжедмитрия все исследователи называют иезуитов. И для этого также имеются основания. Папский нунций при польском дворе Клаудио Рангони присутствовал во время аудиенции, данной Сигизмундом III самозванцу, и деятельно способствовал реализации планов претендента на московский престол.

Обилие вдохновителей, «изобретателей» не разъясняет до конца источника появления «идеи», рождения плана объявить Отрепьева чудом спасшимся царевичем Дмитрием.

Документированная история Лжедмитрия начинается с 1601 г., когда он появляется при дворе князя Константина Острожского, ревностного защитника православия и активнейшего противника церковной унии. По неясным причинам князь Острожский приказал прогнать монаха-расстригу, который нашел себе убежище в Гоще, центре арианской секты. Протестанская секта ариан181, которых называли также антитринитарными (противниками Троицы) польскими братьями, играла важную роль в польской Реформации. Они признавали единого Бога, отвергали догмат Святой Троицы, признавали Христа не Богом, но боговдохновенным человеком, посредником между Богом и людьми, требовали безоговорочного соблюдения свободы совести. Пробыв некоторое время в арианской «школе свободомыслия», как выражается Н. Костомаров182, нахватавшись «верхов польского либерального воспитания», Григорий Отрепьев уходит на службу к врагу князя Острожского князю Адаму Вишневецкому.

Константин Острожский, киевский воевода, один из самых горячих защитников православия в Литве, основатель теологической академии в Остроге, сыгравшей важную роль в оживлении православной жизни, издавшей первую печатную Библию на старом церковнославянском языке, непрерывно враждовал с Адамом Вишневецким, потомком Дымитра Вишневецкого, старосты каневского и черкасского, основателя первой Запорожской сечи, недавним католиком.

Адаму Вишневецкому Григорий Отрепьев «открывает» свое царское происхождение, убеждает князя в том, что он сын Ивана Грозного. Насколько князь был убежден, неизвестно, но в письме гетману Яну Замойскому, командующему польскими войсками, князь Адам объясняет, что долго колебался, но поверил после того, как два десятка москвичей, приехавших к нему, «узнали» царевича. Вишневецкий просил оказать сыну Грозного всяческую поддержку. Замойский отвечал холодно и очень сдержанно. Москва энергично потребовала выдачи самозванца. Вишневецкий отказался. Царские войска вторглись во владения магната, сожгли несколько укрепленных городов. Вишневецкий ответил активной поддержкой самозванцу. Брат Адама Константин завез Дмитрия к своему тестю Юрию Мнишеку в Самбор. Там произошла встреча с дочерью хозяина Мариной. Дмитрий влюбляется в «гордую полячку», как назвал ее Пушкин. Странная любовная история немало способствовала популярности Лжедмитрия в глазах позднейших поэтов и драматургов. Сандомирский воевода Юрий Мнишек, входивший в круг приближенных Сигизмунда III, соблазнившись обещаниями самозванца поделиться легендарными богатствами московской короны, согласился отдать ему руку четвертой дочери Марины. Польский историк, называющий Лжедмитрия авантюристом, добавляет, что Марина, «обращавшая на себя внимание отталкивающей красотой, женщина холодная, честолюбивая, безжалостная как худший из ростовщиков»183, вполне ему подходила.

Юрий Мнишек организует в конце марта 1604 г. встречу короля и самозванца в Кракове. Во время аудиенции присутствовал папский нунций Рангони, который убедил короля оказать поддержку претенденту на московский престол, обещавшему обратить Московское государство в истинную католическую веру. Король обещал Лжедмитрию пенсию в 40 тыс. злотых и пожелал успехов. Политика помощи самозванцу встретила решительное сопротивление сейма, выражавшего интересы большинства польско-литовской шляхты. С 1600 г. Речь Посполитая была втянута королем в войну со Швецией, которая будет тянуться более 60 лет. Крупнейшие польские полководцы Ян Замойский, Станислав Жулкевский, Ян Кароль Ходкевич были против войны с Москвой. Гетман литовский Ходкевич отвечал 19 марта 1604 г. королю, известившему его о разговоре с «царевичем»: «Оказия вкусная, но дело ненадежное, дома неспокойно, а к тому же речь идет о перемирии, которое, если будет нарушено, ничего хорошего не принесет»184. Гетман имел в виду перемирие с Москвой, подписанное два года назад. Войну с Москвой в поддержку «законного наследника» царского трона начал Юрий Мнишек, поддержанный Вишневецким, иезуитами и королем.

Предварительно, однако, был подписан брачный контракт, по которому жених обещал невесте золото, драгоценности, а также Псков и Великий Новгород, будущему тестю он обещал миллион злотых, а также Смоленскую и Северскую земли (эти земли Лжедмитрий ранее обещал королю). «Царевич» принял (тайно!) католичество и обещал иезуитам всяческую помощь в обращении Руси.

Вернувшись из Кракова, Лжедмитрий собирает войско для похода на Москву. Описание состава войска неразрывно связано с отношением историка к предприятию самозванца. Современный биограф Отрепьева Р.Г. Скрынников сообщает: «Среди тех, кто намеревался запродать свое оружие московскому «царевичу», можно было встретить и ветеранов Батория, и всякий сброд — мародеров и висельников»185. Польский историк, осуждающий авантюристские планы короля и иезуитов, перечисляет: «Частные магнатские полки, различные волонтеры, казаки и мечтавшая о грабежах голь — из них состояла армия самозванца»186. Николай Костомаров видит войска «названного Дмитрия», как он называет самозванца, иначе: «Все, что было в южной Руси буйного, удалого, отозвалось дружелюбно на воззвания названного московского царевича»187.

Сергей Платонов, книга которого о Смуте сохраняет значение и сегодня, называет «команду самозванца» «сбродом», но добавляет, что «не в этом войске заключалась главная сила самозванца»188. По мнению историка, самозванцу удалось с помощью «прелестных писем» и посланников поднять народ против Бориса и за него, законного царевича. Было организовано, пишет С. Платонов, «против московского правительства восстание южных областей государства»189.

Нет никакого сомнения в остром недовольстве низов политикой Бориса, возникшими надеждами на появление «доброго царя», сына «доброго Ивана Грозного», при котором существовал Юрьев день и крестьянин чувствовал себя свободно. Неясно, однако, какое «государство» имеет в виду Сергей Платонов. Точнее, совершенно ясно, что говорит о Московском государстве. Основная часть юга Руси не входила, однако, в состав Московского государства, Украина была польской. Но именно оттуда пришла главная поддержка армии самозванца — казаки. Р.Г. Скрынников приводит точные цифры. В начале сентября 1604 г., перед походом, «армия Мнишека» насчитывала около двух с половиной тысяч человек, в числе которых более половины — тысяча четыреста двадцать — составляли казаки190. Донские казаки хотели помешать неумолимому продвижению русских войск, строивших укрепленные города все глубже и глубже в «Диком поле», приближаясь к казачьим землям. Запорожские казаки с конца XVI в. оказывают все более решительное сопротивление польским магнатам, стремящимся их закабалить. В 1591 г. польский шляхтич Кшиштоф Косинский, обиженный князем Острожским, поднимает казачье восстание и два года «ходит по Киевщине и Волыни, разоряя польские имения». Но едва погиб Косинский, напавший на владения Вишневецкого, выступил против поляков Семен Наливайко, казачий атаман, еще недавно воевавший в рядах польских войск против Косинского. Для борьбы с Наливайко, который, по словам Грушевського, «два года ходил по Украине, громя панов»191, король послал гетмана Жулкевского. С большим трудом, в 1596 г., удалось разбить казачье войско атамана Наливайко, схваченного, отосланного в Варшаву и там казненного.

Украина, которая еще не носила этого имени, бурлила, ожидая возможности освободиться от помещиков. Призывы Лжедмитрия нашли немедленный отклик, прежде всего у казаков. Их поддержка «царевичу» сыграла важнейшую роль в победе претендента на московский трон. Этого было бы, конечно, недостаточно, ибо московское войско обладало необходимой силой для разгрома сборной «армии Мнишека». Но предприятие Лжедмитрия не было военным единоборством.

13 октября 1604 г. войско самозванца переходит русскую границу и начинает медленно продвигаться вперед. Известие о вторжении вызывает серьезную тревогу в Москве. Борис объявляет всеобщую мобилизацию, впервые после 13-летнего перерыва, и поручает командование если не самым лучшим, то безусловно, самым родовитым полководцам — Мстиславскому, Шуйскому, Трубецкому, Голицыну. 23 октября войско самозванца переправляется через Днепр, жители города дали необходимые перевозочные средства, в которых отказал киевский воевода Януш Острожский. Две армии медленно шли навстречу друг другу. Первое столкновение у стен Новгород-Северского произошло 21 декабря 1604 г. и закончилось неожиданной победой самозванца, несмотря на огромное численное превосходство противника. 1 января наемники, не получившие вовремя денег, подняли мятеж в лагере Лжедмитрия и ушли от него. 21 января 1605 г. армия самозванца потерпела поражение под Добриничами. Брошенный всеми, претендент на московский трон еле спасся, ускакав от победителей, еще раз проявив свои кавалерийские способности.

Превратности военного счастья к этому времени как бы потеряли свое значение. Ушедших наемников заменили запорожцы и отряды донцов, в лагерь Лжедмитрия стекались крестьяне, жители городов открывали свои ворота самозванцу, принося ему нередко связанных царских воевод. Гетман Замойский, опытный полководец, сердился, когда ему говорили о походе «армии Мнишек», замечая, что надо будет бросить в огонь все летописи и изучать мемуары воеводы сандомирского, если его предприятие будет иметь хоть какой-нибудь успех. Замойский помнил, что Стефан Баторий, собравший в свою армию прославленную польскую кавалерию и знаменитую венгерскую пехоту, имевший столько денег, сколько ему было нужно, не смог сломить могущества Москвы. На что мог рассчитывать Лжедмитрий с горстью солдат, без денег?

Рассуждения гетмана были бы как нельзя более логичны, если бы события знали, что им нужно подчиняться логике.

П. Пирлинг, католический священник и французский историк, «ученый патер», как назвал его русский издатель, посвятил первый том монументального исследования «Россия и Дмитрию Самозванцу192. Книга Пирлинга представляет собой особый интерес, ибо автор использовал неизвестные до него источники, хранящиеся в ватиканских архивах. Предприятие Лжедмитрия — одно из наиболее документированных событий русского Средневековья: самозванец регулярно посылал письма папскому нунцию в Варшаве Рангони и Мнишеку, о деятельности «царевича» докладывали иезуиты, находившиеся при самозванце, подробные рапорты папе посылал Рангони. Все это бережно собрано в Ватикане.

Объясняя, почему ошибался гетман Замойский, П. Пирлинг пишет о «невероятной фантастичности московского похода», успех которого был результатом «фатального сцепления обстоятельств». Автор «Дмитрия Самозванца» перечисляет их перемены, происшедшие в социальном строе московского царства, тирания власти и соперничество бояр, смена династии и слухи, ходившие в народе, недавние аграрные законы, колебания старых нравов, честолюбие одних и ненависть других. Историк русско-ватиканских отношений называет главные причины смуты, ставя на первое место социальные перемены. Эта причина, особенно дорогая историкам-марксистам, несомненно очень важна. Появление Лжедмитрия на территории Московского государства вызвало восстание населения, которое во многом способствовало победе самозванца.

Социальное движение было одним из моторов государственного кризиса. Василий Ключевский заметил, что «отличительной особенностью смуты является то, что в ней последовательно выступают все классы русского общества и выступают в том самом порядке, в каком они лежали в тогдашнем составе русского общества, как были размещены по своему сравнительному значению в государстве на социальной лестнице чинов». Историк категоричен: на вершине лестницы стояло боярство, оно и начало смуту193.

Появление самозванца включило в смуту тех, кто занимал нижние ступени социальной лестницы. Но победа Лжедмитрия была обеспечена не социальным движением низов, а поддержкой, оказанной ему верхами. Одна идея объединяла все слои русского общества: все единодушно не хотели царя, который занимал московский трон. У каждого из этих слоев были свои причины, все были едины в отрицании его прав. У Пушкина Дмитрий Самозванец гордо заявляет: «Тень Грозного меня усыновила…» Поэт верно назвал главное оружие Лжедмитрия: вера в то, что явился, спасенный Божьим провидением, законный царь, влекла к нему народ, сомневавшийся в законности Бориса; еще важнее было то, что «царевич» был сыном Грозного, который оставался в памяти как «добрый царь». Неотразимая логика влекла к самозванцу, только законный царь может быть добрым царем, только добрый царь может быть законным. Если для высшего боярства законность «Дмитрия» имела второстепенное значение, ибо первостепенной целью было свержение Бориса, для низов законность, легитимность «царевича» была необходимым условием его «доброты».

Вторжение «армии Мнишека» в Московское государство не было войной Польши, Речи Посполитой против Руси Предприятие самозванца поддержали король и Ватикан. Сигизмунд III, который мечтал прежде всего о возвращении отцовской шведской короны, строил фантастический план превращения Москвы, после завоевания ее «царевичем», в базу войны со Швецией. Ватикан поверил в возможность объединения церквей. Первое донесение Рангони о появлении в Польше загадочной личности, объявившей себя законным наследником московского трона, вызвало скептическую заметку папы Климента VIII на полях письма: «Еще один португальский самозванец воскрес»194. Он имел в виду самозванцев, объявившихся после смерти португальского короля Себастьяна Рангони послал первое письмо о самозванце в ноябре 1603 г. Но уже в мае 1604 г. Климент VIII, отвечая на письмо «Дмитрия», называет его «любезным сыном и благородным синьором».

Клаудио Рангони, епископ Реджио, приехал как папский нунций ко двору Сигизмунда III, в 1599 г. В его инструкциях имелся параграф, посвященный московским делам. Прошло 17 лет с того времени, когда Антонио Поссевино посетил Кремль и вел богословский спор с Иваном Грозным. Положение в Московском государстве изменилось, но политика Ватикана оставалась неизменной. Папскому нунцию предлагалось действовать в пользу тесного союза между Польшей и Москвой, который должен был привести к объединению церквей. Московский «царевич», явившийся в Польшу просить помощи, кажется Рангони ответом на его молитвы. Встреча в Кракове делает нунция горячим сторонником «царевича». Портрет, оставленный Рангони, свидетельствует, что молодой претендент произвел большое впечатление на ватиканского дипломата: «Дмитрий имеет вид хорошо воспитанного молодого человека; он смугл лицом, и очень большое пятно заметно у него на носу, вровень с правым глазом; его тонкие и белые руки указывают на благородство происхождения; его разговор смел; в его походке и манерах есть, действительно, нечто величественное». После беседы с «царевичем» папский нунций добавил подробности: «Дмитрию на вид около 24 лет (по словам претендента ему было 23 года, царевичу Дмитрию был бы 21 год.). Он безбород, обладает чрезвычайно живым умом, очень красноречив; у него сдержанные манеры, он склонен к изучению литературы, необыкновенно скромен и скрытен»195.

Лестные портреты претендента и его готовность переменить веру, сопровождаемая обещаниями содействовать обращению русского народа, убедила Климента VIII. Но поддержка Ватикана носила прежде всего характер духовный. Денег, нерва войны, как выражался Наполеон, папа не присылал, их приходилось раздобывать на «освобожденной» территории. В «армию Мнишека» были направлены для обслуживания духовных нужд католических наемников военные капелланы — иезуиты. Два священника-иезуита постоянно как духовники сопровождали самозванца. Молодые, неопытные духовники, покоренные чарующими манерами претендента, заботились о его душе, писали рапорты, в которых регистрировали высказывания «царевича». Они не были в состоянии давать ему практических советов, военных или политических.

В числе тайн, окружающих восхождение Лжедмитрия, — отсутствие сведений о советниках претендента. В письмах, в донесениях отцов Николая Чиржовского и Анджея Лавицкого, в рапортах папского нунция не говорится ничего о присутствии в его окружении людей, помогавших в составлении планов, в разработке, стратегии овладения московским троном. А между тем план был. Втягивание в смуту всех слоев русского общества, о котором пишет Ключевский, происходило стихийно, по мере развития событий. План Лжедмитрия (или его таинственных советников, если они существовали) состоял в объединении против Москвы Степи. В двух письмах папскому нунцию, 14 апреля и 13 мая 1605 г., претендент рассказывает, что он направляет гонцов в бассейны рек Дона, Волги, Терека и Урала, рассчитывая поднять казаков и татар и направить их к столице государства, которым он предполагал овладеть. Окруженная Москва должна была сдаться.

В этом плане привлекают внимание два обстоятельства. П. Пирлинг, анализируя переписку Лжедмитрия, отмечает, что «царевич», чрезвычайно словоохотливый, рассказывая о татарах и казаках, становится исключительно сдержанным, когда заходит речь о сношениях с русскими. По мнению историка, это может означать, что существовала связь между Лжедмитрием и группой бояр. Единственный документ, который подтверждает эту гипотезу — донесение грека Петра Аркудия, путешествовавшего по Польше, папе Павлу V196.

Несравненно важнее другое обстоятельство. План Лжедмитрия, великолепно удавшийся, вовлек в орбиту московской политики Украину и ее население, прежде всего казаков. Вместе с Лжедмитрием украинцы придут в Москву, но тем самым, хотя для современников это еще не было ясно, Москва пришла на Украину. Поскольку значительная часть украинских земель входила в состав Речи Посполитой, польско-литовско-русские отношения переплелись, как никогда раньше.

1 мая 1604 г., еще будучи в Самборе, самозванец одобряет документ, в котором он титулуется: «славнейший и непобедимый Дмитрий Иванович, император Великой Руси…». Век спустя Петр I примет титул императора, включив в состав Русского государства почти все территории, которые пошли против Москвы по призыву самозванца.

1 апреля 1605 г. скоропостижно скончался царь Борис. Внезапная смерть в 53 года породила слухи об отравлении, о самоубийстве. Готовя поход, Лжедмитрии предвидел смерть царя: в письмах он высказывал лишь опасение, что она произойдет слишком быстро, до того как он приготовится. Еще до смерти Борис назначил 16-летнего сына Федора соправителем, и перемена на троне произошла без осложнений. Всеобщее недовольство Борисом распространялось и на его сына. Он оказался совершенно один, поддерживаемый только родным кланом.

Единственной надеждой Федора был популярнейший в то время русский воевода Петр Басманов, внук Алексея, одного из первых опричников, и сын Федора, любимца Ивана Грозного. Отправленный командовать армией, которая стояла под Кромами, готовясь дать решительное сражение самозванцу, Петр Басманов привел свое войско к присяге царю Федору. Текст присяги показался солдатам двусмысленным, не осуждавшим безоговорочно Лжедмитрия. Сомнения Петра Басманова носили другой характер: мать Федора, царица Мария, была дочерью Малюты Скуратова. Царь был внуком Малюты. Возможно, воевода понял, что у «царевича» больше шансов на победу, чем у царя.

Под Кромами возникает боярский заговор против Федора. Заговорщики устанавливают связь с лагерем самозванца. Единственный источник, рапорт Петра Аркудия, приводит условия, на которых заговорщики согласились признать «царевича» истинным Дмитрием, сыном Ивана Грозного: православная вера остается нерушимой; самодержавная власть сохраняется такой же, какой была при Иване IV; царь не будет жаловать боярского чина иноземцам и назначать их в Боярскую думу, но волен брать иноземцев на службу ко двору и даст им право приобретать землю и другую собственность в Русском государстве; принятые на службу иностранцы могут строить на русской земле костелы.

Если считать это соглашение подлинным (позднейшие события позволяют это делать), то следует заключить, что Лжедмитрий не настаивал (как он обещал в Самборе) на особых привилегиях для католической церкви в Москве. Это можно рассматривать как тактический ход, претендент хотел приобрести поддержку заговорщиков. Однако и позднее Дмитрий ведет себя самостоятельно, отнюдь не как кукла в руках иезуитов.

Петр Басманов перешел на сторону заговорщиков и, как рассказывает свидетель, духовник самозванца Анджей Лавицкий провозгласил «царевича» законным наследником престола и истинным потомком русских царей, а затем поцеловал крест в знак верности. Армия под Кромами развалилась, одни бежали в Москву, другие присоединились к «Дмитрию».

Есть множество определений Смутного времени. Его можно назвать также эпохой предательств. Измена присяге, крестному целованию, не говоря уже о данном слове, становится обычным делом, хлебом насущным. Эпоха полна поразительных примеров многократных измен, перебежек из одного лагеря в другой. Это касается прежде всего лиц известных, о них пишут свидетели событий. Но легко и быстро меняет свою привязанность простои люд, совершенно потерявшийся среди претендентов, самозванцев, подлинных и лжецарей.

Петр Басманов, изменивший Федору и переметнувшийся к «Дмитрию», был наиболее благородным среди «перевертышей». Присягнув «сыну Грозного», остался ему верен и умер, защищая царя, убитый Михаилом Татищевым, которого он незадолго до переворота спас от гнева «Дмитрия». Князь Василий Голицин, один из воевод, командовавших армией под Кромами, перешел на сторону «Дмитрия» вместе с Басмановым. Посланный в Москву от имени нового царя, он присутствовал при удушении царя Федора. Предав «Дмитрия», он участвовал в заговоре, организованном Василием Шуйским. Назначенный воеводой в армию, которая была послана против второго самозванца, В. Голицин предает Шуйского и переходит на службу к полякам, с которыми затем также ссорится. Не менее красочным был список измен князя-воеводы Михаила Салтыкова. Моделью «перевертыша» был Василий Шуйский, о котором речь будет ниже.

После распада армии под Кромами, самозванец медленно движется к Москве, принимая спешащих к нему на поклон бояр, посылая в столицу послов с грамотами от имени законного наследника, призывающего свергнуть сына Годунова.

30 июня 1605 г. самозванец торжественно въехал в Москву. В октябре 1604 г. Лжедмитрий с горсткой наемников пересек границу Московского государства — менее года спустя он вступил в Кремль, сопровождаемый высшей знатью и восторженным народом. Трон был свободен. Возбужденные грамотами «царевича» и его посланниками, москвичи бросились на царский дворец, арестовали царя и его мать (потом убили), растерзали родню Годунова. Летопись отмечает, что были разбиты погреба с хмельными напитками и спокойствие в городе наступило только после того, как все были мертвецки пьяны.

Непреклонным противником Лжедмитрия был патриарх Иов, клеймивший претендента, как пособника «жидов, латинян и лютеран». В числе первых актов «Дмитрия» были лишение Иова сана и ссылка в монастырь. Во главе русской церкви новый царь поставил архиепископа рязанского грека Ипатия, первым из иерархов признавшим «Дмитрия Ивановича». До приезда на Русь в поисках счастья Ипатий был епископом эриссонским (близ Афона). Легкий, веселый, знавший Запад и гораздо более терпимый, чем Иов, новый патриарх как нельзя лучше соответствовал нраву Лжедмитрия.

18 июля в Москву прибыла царица Мария, после пострижения инокиня Марфа. Она признала в самозванце своего сына Дмитрия. Трогательная встреча на глазах народа, когда мать и сын рыдали, обнявши друг друга, рассеяли все сомнения. 30 июля патриарх Ипатий венчал царским венцом в Успенском соборе нового царя. Это был апофеоз самой удивительной в русской истории авантюры.

Правоведы и богословы могут спорить о значении миропомазания, о значении святого елея. «Дмитрий» стал царем более законным, чем Борис Годунов, ибо в представлении народа и всех собравшихся в Успенском соборе, он был наследником Ивана IV, продолжателем династии Рюриковичей. Перед лицом Бога и людей «Дмитрий» стал законным царем.

Заговор против царя Дмитрия возник еще до коронования, едва самозванец торжественно вступил в Москву. Он был быстро раскрыт и по обвинению в распространении слухов, что царь — это монах-расстрига Гришка Отрепьев, в подготовке покушения на Дмитрия и многих других преступлениях были арестованы Василий Шуйский, его братья и многочисленные сторонники. Для суда над великим боярином Шуйским и его сообщниками был созван собор, Боярская дума и представители других сословий. Обвинителем выступил сам Дмитрий, ссылавшийся на изменническую традицию Шуйских, издавна интриговавших против московской династии. Царь напомнил, что Иван Грозный семь раз приказывал казнить Шуйских, а Федор Иванович казнил дядю Василия Шуйского. Князь Василий признался во всех преступлениях, покаялся и просил снисхождения. Приговоренный к смертной казни, он был помилован в последнюю минуту, перед плахой.

Современный биограф Григория Отрепьева высказывает сомнения относительно принятой историками версии «заговора Шуйского», аргументируя тем, что «Дмитрий», явившийся в Москву, был радостно встречен населением, находился на вершине успеха и «планировать переворот в таких условиях было безумием». Историк считает, что спешить надо было скорее новому царю, опасавшемуся Шуйских. И добавляет: «Даже если заговора не было и в помине, ему (Дмитрию) стоило выдумать таковой»197. Поскольку одиннадцать месяцев спустя Василий Шуйский организовал успешный заговор, несмотря на то, что популярность царя оставалась очень значительной, сомнения относительно первого заговора представляются недостаточно убедительными. Более убедительным кажется предположение тех историков, которые полагают, что княжата, высшее боярство, воспользовавшись Лжедмитрием для борьбы с Годуновыми, торопились разделаться с новым царем, пока он не укрепился на престоле.

Одиннадцать месяцев царствования Дмитрия состоят из двух частей, из планов и реальной деятельности. Из мечтаний и реальности. Своими планами и мечтами самозванец делится в письмах Рангони, в разговорах с духовником и секретарями-иезуитами, которые рассказывают о них в своих письмах и регистрируют в дневниках. 11-месячная деятельность царя Дмитрия документирована официальными актами и многочисленными свидетельствами современников русских и иностранных. В конце 1605 г. в Венеции выходит книга, скромно озаглавленная «Реляция». Автором, скрывшимся под псевдонимом Бареццо-Барецци, был иезуит Антонио Поссевино, посетивший Ивана Грозного и не оставивший мысли об обращении Руси в католическую веру. Известия о появлении «Дмитрия» вызвали его энтузиазм. Поссевино пишет письмо царю, развивает перед ним широчайшие планы союза России и Польши, разгрома протестантской Швеции, крестового похода против турок и т.д. В «Реляции» Поссевино излагает содержание писем, которые он получает из Москвы от секретарей Дмитрия, восторженно пропагандируя удивительную жизнь и фантастические планы молодого московского царя. Книга имеет большой успех, выходит на французском, немецком и латинском языках. Переводится на испанский. И, по-видимому, служит источником для Лопе де Вега, который в 1617 г. пишет пьесу «Великий герцог Московский», впервые выводя на сцену историю самозванца.

Поразительный успех «Дмитрия», удививший и тех, кто считал его самозванцем, и тех, кто верил, что он был чудом спасенный «царевич», вызвал необузданные мечтания у всех тех, кто был с ним так или иначе связан. Это касалось не только Мнишеков, новой родни царя, но также короля Сигизмунда III и Ватикан. Папа Павел V приходит к выводу, на основании донесений Рангони, что Дмитрий воплощает идеал московского царя, о каком давно мечтали в Ватикане: ревностный католик, сторонник унии, предан святому престолу и враг ислама. Павел V призывает Мнишеков, короля Сигизмунда, иезуитов оказывать всяческую поддержку царю.

Мечты польского короля подробно изложены в инструкции послам, которые должны были сопровождать Марину в Москву, и помечены 6 февраля 1606 г. Сигизмунд III планировал раздел Московского государства. Послам предлагалось получить согласие Дмитрия на присоединение к Речи Посполитой не только Северска и Смоленска, на которые король претендовал уже в 1600 г., то также Новгорода, Пскова, Вязьмы, Дорогобужа и других городов. Требования аргументировались тем, что в свое время эти земли принадлежали Литве. Кроме того, Дмитрий должен был согласиться на пропуск польских войск через русскую территорию до Финляндии и снабжение их деньгами, провиантом и амуницией, необходимых для войны со Швецией. После завоевания шведского престола могучая Польша предлагала заключить наступательный и оборонительный союз с Москвой.

Планы Сигизмунда III были персональными королевскими мечтаниями, которые не имели поддержки большинства шляхты. В апреле 1606 г. противники короля подняли бунт — рокош, считавшийся в монархической республике законной формой протеста. Рокош возглавлял Николай Збжидовский, один из покровителей самозванца в пору его пребывания в Самборе, Ходили слухи, что «рокошане», законные мятежники, вели тайные переговоры с Дмитрием и предлагали ему корону Речи Посполитой.

Источником фантастических планов, имевших целью изменить ход русской и европейской истории, были мечты, планы, обещания самозванца. В Самборе, где безумный замысел объявить себя сыном Ивана Грозного нашел первую поддержку, во время аудиенции в королевском дворце в Кракове, в разговорах с папским нунцием Рангони, Лжедмитрий обещает то, что хотят получить его собеседники: Мнишекам — неслыханные богатства, польскому королю — русские земли, римскому папе — объединение церквей, крестовый поход против ислама. Вступив в Москву, одев царскую корону, «Дмитрий» начинает маневрировать. Сигизмунд III, пишет Пирлинг, «рассчитывал на безграничную благодарность Дмитрия и настойчиво напоминал о благодеяниях, которыми он осыпал когда-то царевича… С апломбом и самонадеянностью выскочки Дмитрий забывал обещания, данные в тяжелые дни, и медлил привести их в исполнение»198. Уклончивость царя, забывшего обещания претендента, можно объяснять «самонадеянностью выскочки», но можно видеть в нежелании удовлетворять требования короля и Ватикана трезвый расчет политика, учитывающего изменение в соотношении сил и возможные последствия для него в случае чрезмерных уступок, не отвечающих интересам Московского государства.

Значительный интерес представляют реформаторские замыслы царя Дмитрия. О них также больше всего известно по письмам и воспоминаниям собеседников царя. Биограф Лжедмитрия признает: «Составить сколь-нибудь точное представление о его правлении весьма трудно. После его смерти власти приказали сжечь все его грамоты и прочие документы»199. Сохранившиеся (все документы уничтожить необычайно трудно) грамоты свидетельствуют о широких замыслах, о направлениях задуманных реформ, которые не были реализованы из-за сопротивления близкого окружения и незначительности времени, отведенного «Дмитрию». Различная, нередко взаимоисключающая оценка планов и деятельности самозванца на троне отражает взгляды историков и господствующую в данный момент моду на прошлое.

Василий Ключевский, ссылаясь на свидетельства иностранцев, приводит слова Петра Басманова: царь — не сын Ивана Грозного, но его признают царем потому, что присягали ему, и потому еще, что лучшего царя теперь нет200. Можно думать, что Петр Басманов верил в то, что говорил, ибо умер, защищая «Дмитрия». Современный историк, цитируя тот же источник, что и Ключевский201, обрывает его посредине: «Хотя он и не сын царя Ивана Васильевича, все же теперь он нам государь…». Аргумент «лучшего царя теперь нет» может вызывать споры, хотя, несомненно, Петр Басманов хорошо знал претендентов на московский трон. Слова и дела «Дмитрия» свидетельствуют, что он был царем, непохожим на своих предшественников202.

Многие современники передают его взгляды на власть: у меня два способа удержать царство: один способ — быть тираном, а другой — всех жаловать; лучше жаловать, а не тиранить. А.Н. Островский (1823-1886) в пьесе «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» представляет новизну политической концепции «Дмитрия» в диалоге царя и Басманова. Воевода излагает традиционную точку зрения: «Привыкли мы царевы грозны очи, Как божие всевидящее око, Над головой своей поклонной видеть И выполнять лишь грозные приказы, Грозящие неумолимой карой. Ты милостью себя навек прославишь, Но без грозы ты царством не управишь». Дмитрий отвечает: «Не диво мне такие речи править! Вы знаете одно лишь средство — страх! Везде, во всем вы властвуете страхом; Вы жен своих любить вас приучали Побоями и страхом; ваши дети От страха глаз поднять на вас не смеют; От страха пахарь пашет ваше поле; Идет от страха воин на войну; Ведет его под страхом воевода; Со страхом ваш посол посольство правит; От страха вы молчите в думе царской! Отцы мои и деды, государи, В орде татарской, за широкой Волгой, По ханским ставкам страха набирались, И страхом править у татар учились. Другое средство лучше и надежней — щедротами и милостью царить».

Сценическая карьера этой пьесы самого популярного русского драматурга XIX в. была очень коротка. В советское время она не ставилась никогда. Желание отказаться от страха как инструмента власти не вызывало всеобщего одобрения. Многие другие идеи Лжедмитрия казались неожиданными, чужими, еретическими. В одном он твердо следовал московской традиции: он твердо верил в необходимость широчайшей самодержавной власти. Титул императора, на котором он настаивал, не боясь риска поссориться с польским королем, был для «Дмитрия» важным атрибутом самодержавного русского царя.

Вступив на трон, Лжедмитрий планирует и действует лихорадочно, как если бы понимал, что времени у него мало. Некоторые историки обвиняют царя в том, что он сделал слишком мало, признавая в то же время, что сопротивление реформам было огромное. Сопротивлялось боярство, недовольное тем, что «Дмитрий» приблизил к себе худородных «родственников» Нагих, тем, что «добрый царь» стремился облегчить положение холопов, запретил помещикам требовать возвращения крестьян, бежавших в голодные годы. Всем служилым людям было удвоено жалование и строго-настрого запрещено брать взятки. За этим должны были следить специально назначенные контролеры.

По приказу царя началась работа по созданию единого кодекса законов — дьяки составили Сводный судебник, в основу которого был положен Судебник Ивана IV, включивший закон о праве крестьян уходить от помещика в Юрьев день. Возможно, Лжедмитрий думал о его восстановлении. Государственный совет, Боярская дума, получает новое название: Сенат. Он состоит, как и Дума, из четырех разрядов: первый — духовенство — патриарх, четыре митрополита, шесть архиепископов и два епископа, второй разряд — 32 боярина, принадлежавших к знатнейшим фамилиям, третий разряд составили 17 окольничьих, а четвертый — 6 дворян. Реформа состояла, во-первых, во включении во второй разряд и опальных Годунова (княжат), и любимцев нового царя (в том числе Нагих); во-вторых, в изменении названия. Отброшенное после смерти «Дмитрия», оно будет возвращено в государственную номенклатуру Петром I.

Самозванец, хорошо знавший монастырскую жизнь, питал к монастырям, монахам, монашеской жизни глубокую неприязнь. На пути к Москве он много говорил о планах преобразования монастырей. Вступив на трон, он не рискнул коснуться основ монастырской системы, не решился пойти по стопам «предков» — Ивана III, Ивана IV, конфисковавших монастырские земли и имущество. Но это не смягчило острой враждебности православного духовенства, если не считать патриарха Игнатия, к царю. Монастыри обижались на необходимость платить «Дмитрию» сравнительно небольшие суммы денег на дворцовые нужды, обвиняли его в отступничестве от православия, в его веротерпимости.

Келарь Троице-Сергиева монастыря Авраамий Палицин, активный участник событий Смуты, много раз менявший покровителей и стороны, оставил один из важнейших источников по истории своего времени, очень популярное «Сказание». Автор «Сказания», который не называет царя Дмитрия иначе как «расстрига Григорий» (воспоминания писались после 1613 г.), перечисляет множество грехов и преступлений самозванца, в том числе разрешение «всем жидам и еретикам невозбранно ходити во святые божиа церкви»203. Для Авраамия Палицина появление «расстриги» — одно из звеньев цепи, которую со времен святого Владимира, крестившего Русскую землю, плел «змии всепагубный, возгнездившийся в костеле Италийском», иначе говоря Ватикан. Автор «Сказания» напоминает историю попыток католической церкви «прельстить» Русь: Александр Невский, которого искушали католики, потом митрополит Исидор, «проклятый», подписавший Флорентийскую унию, «Антон Посевус» (Антонио Поссевино), соблазнявший Ивана Грозного204. А потом очередная попытка: расстрига, которого, по убеждению Палицина, привели к власти «злые враги — казаки и холопы».

Легко понять ожесточение Авраамия Палицина, свидетеля нарушения всех традиций православной церкви и московских обычаев царем и окружавших его чужеземцев. «Дмитрий», тайно перешедший в католицизм, не был противником православия Он, например, послал деньги Львовскому братству, оплоту православия в Речи Посполитой. Совершенно индифферентный к спорам христиан, державший при себе духовников-иезуитов, секретарей-протестантов братьев Бучинских, ходивший в православную церковь, Лжедмитрий искал себе всюду союзников.

Вступление Дмитрия на престол вызвало заметное оживление торговой деятельности в России. Купцы приезжают из Польши, из Германии, появляется несколько итальянских купцов Особый интерес проявляют англичане, хорошо знающие Московию со времен Ивана Грозного. Николай Костомаров, очень хорошо относящийся к Лжедмитрию, пишет. «Всем было предоставлено свободно заниматься промыслами и торговлей, всякие стеснения к выезду из государства, к въезду в государство, переездам внутри государства уничтожены. «Я не хочу никого стеснять, — говорил Дмитрии, — пусть мои владения будут во всем свободны. Я обогащу свободной торговлей свое государство. Пусть везде разнесется добрая слава о моем царствовании и моем государстве»205. Англичане, посещавшие царство Дмитрия, отмечали, что он сделал свое государство свободным.

Николай Костомаров несколько преувеличивает «свободы», состояние государства не позволяло без стеснения разъезжать по своим надобностям. Бесспорно, как свидетельствуют даже противники «Дмитрия», он планировал введение свободной торговли, свободного въезда в страну и выезда. Мечтал он также о поощрении образования. В письмах он составлял планы: «Как только с Божьей помощью стану царем, сейчас заведу школы, чтобы у меня во всем государстве выучились читать и писать; заложу университет в Москве, стану посылать русских в чужие края, а к себе буду приглашать умных и знающих иностранцев»206.

Удивительная история самозванца, ставшего царем, ставит вопрос, на который можно дать только предположительный ответ: верил Григорий Отрепьев в то, что он — чудом спасшийся сын Ивана Грозного, или только притворялся, что верит? Играл ли он роль, сознавая, что играет, либо маска так приросла к лицу, что он сам поверил в свое царское происхождение? Поведение Лжедмитрия может служить косвенным доказательством его безграничной веры в себя, в свое право сидеть на московском троне, в свою судьбу. Крупнейший знаток Смуты С.Ф. Платонов оспаривает «тенденцию некоторых историков представлять самозванца человеком выдающегося ума и ловкости»207. Главный упрек историка — обилие иностранцев вокруг царя, что раздражало москвичей. Напротив, Василий Ключевский говорит о Лжедмитрии: «Богато одаренный, с бойким умом, легко разрешавший в Боярской думе самые трудные вопросы…»208. Царь Дмитрий вел себя так, как если бы ни малейшее сомнение никогда не коснулось его. Он нарушал традиции московских государей, вел себя так, как ему хотелось, как было естественно для него. В пьесе А.Н. Островского Василий Шуйский говорит о поведении, недостойном царя: «Москва привыкла видеть, Как царь ее великий, православный, На высоте своей, недостижимой, Одной святыне молится с народом, Уставы церкви строгие блюдет, По праздникам духовно веселится, А в дни поста, в смиренном одеяньи, С народом вместе каяться идет».

Царя упрекали в том, что он не спит после обеда, не ходит в баню, ест телятину, которую русские не ели. С удивлением смотрели, как он, спускаясь с «недостижимой высоты», являлся на пушечный двор, где делали новые пушки, мортиры, сам работал вместе с другими. Не перестававший думать о военных походах, царь очень интересовался войском, устраивал потешные военные игры, маневры, в которых участвовал лично.

Планы и деятельность «Дмитрия», его поведение, нарушавшее чопорные нравы московского двора, не могут не напомнить другого русского царя — Петра I, правившего столетие спустя. Петр I добился международного признания своего императорского титула и стал первым официальным русским императором, но Лжедмитрий за сто лет до него потребовал для русского царя это звание. Самозванец на троне и законный русский царь проявляли одинаковый страстный интерес к Западу, побывали там, окружали себя чужеземцами, хотели просвещать народ, поощряли торговлю, заботились об армии, вели себя не так, как полагалось русским царям.

Несомненно, то, что у Лжедмитрия было лишь эскизом, неясным проявлением туманных идей и неосознанных чувств, было у Петра великой политикой. Но принимая во внимание, что Лжедмитрий оставался на троне менее года, а Петр правил четыре десятилетия, можно сказать, что история провела в образе Лжедмитрия репетицию, прежде чем вывела на сцену Петра Великого. Григорий Отрепьев был самозванцем, завоевавшим трон, Петр I был законным третьим царем из династии Романовых, но в народе Петра считали самозванцем, настолько его поведение и деятельность выпадали из нормы «великого православного царя».

Деятельность царя Дмитрия вызывала недовольство среди высшего боярства, в некоторых церковных кругах. Народ, т.е. жители Москвы, которых многое в поведении и окружении царя раздражало, сохранял веру в него. Но объективная реальность царской политики имела значительно меньшее значение, чем страсть к власти, обуревавшая вечного претендента Василия Шуйского. Он упорно и неутомимо плел сеть заговора. В начале 1606 г. заговорщики В. Шуйский, В. Голицын передали Сигизмунду III, что в Москве хотят призвать на трон сына польского короля Владислава. Проект действительно существовал, но обращение к Сигизмунду имело целью выяснить отношение короля к планам свержения Лжедмитрия, которого заговорщики считали польским ставленником. Документов, свидетельствующих о помощи Сигизмунда III заговорщикам, не найдено. Известно, однако, что король был недоволен поведением Лжедмитрия, отказавшегося удовлетворить требования короля. Кроме того, Варшава была полна слухов о подготовке московским царем похода на Польшу для захвата трона. До короля дошли сведения о том, что «Дмитрий» поддерживает связи с Николаем Збжидовским и другими противниками Сигизмунда III.

Представление о существовании серьезной «московской угрозы» выражено современным польским историком зловещей фразой: «Хмурой весной 1606 г. судьба улыбнулась нам криво и жестоко»209. Иначе говоря, убийство «Дмитрия» спасло Польшу от московского нашествия.

Финал начался въездом в Москву свадебного кортежа. 24 апреля невеста, окруженная многочисленной свитой, явилась к жениху, долго ждавшему ее. Не соглашающиеся ни в чем, историки спорят также о женских достоинствах Марины. Галантный Проспер Мериме пишет, что дочь Юрия Мнишека «выделялась своей грацией и красотой среди женщин своей страны»210. Для доказательства своего тезиса знаменитый французский писатель цитирует величайшего русского поэта Александра Пушкина, написавшего однажды: «Нет на свете царицы краше польской девицы»211. Современный русский историк, отметая поэтическое красноречие, жестоко констатирует: «Марина Мнишек не обладала ни красотой, ни женским обаянием. Живописцы, щедро оплаченные самборскими владельцами, немало постарались над тем, чтобы приукрасить ее внешность. Но и на парадном портрете лицо будущей царицы выглядело не слишком привлекательным… тщедушное тело и маленький рост очень мало отвечали тогдашним представлениям о красоте»212. Историку следовало бы добавить: русским представлениям о красоте, ибо польские и иностранные современники видели московскую — на очень короткий срок — царицу иначе.

Москву поразил не внешний облик царской невесты, но ее многочисленный, броско вооруженный кортеж. Большинство историков пишет о неприятном впечатлении настоящей чужеземной оккупации, которую производила орда иностранцев, к тому же ведущих себя как солдаты в завоеванном городе.

Свидетельства современников о пьяных жолнежах, пристававших к женщинам, разбивавших лавки, единодушны. Они расходятся, когда встает вопрос: кем же были чужеземцы? Одни пишут: поляки, другие, согласные с первыми, предпочитают говорить «ляхи», третьи называют гостей царя — «Литва». Николай Костомаров, который в 40-е годы XIX в. был членом тайного украинского Кирилло-Мефодиевского общества, за что подвергался репрессиям, пишет: «…Большая часть этих пришельцев только считались поляками, а были русские, даже православные, потому, что в то время в южных провинциях Польши не только шляхта и простолюдины, но и многие знатные паны еще не отошли от предковской веры».

Несколько модернизируя терминологию, можно сказать, что вместе с Лжедмитрием, а потом в свадебном кортеже, в Москву пришли украинцы, т.е. жители окраинных провинций Речи Посполитой и Московского государства, в своем большинстве православные. Но, как замечает Н. Костомаров, «московские люди с трудом могли признать в приезжих единоверцев и русских по разности обычаев, входивших по московским понятиям в область религии. Притом же все гости говорили или по-польски, или по-малорусски»213.

8 мая 1606 г. состоялось бракосочетание «Дмитрия» с Мариной, и подготовка к перевороту вошла в заключительную стадию. В народе активно распространялись слухи, что царь — поганый, некрещеный, потакает чужеземцам, но популярность Лжедмитрия продолжала оставаться очень высокой. Поэтому толпе, которую Василий Шуйский бросил в ночь с 16 на 17 мая на Кремль, предварительно открыв ворота тюрем, объяснили: поляки царя убивают! Лжедмитрия многократно предупреждали о готовящемся заговоре, но, как всегда в подобных случаях, жертва не верит в опасность. Мнишеку, предлагавшему принять меры безопасности, царь ответил: «Я знаю, где царствую; у меня нет врагов; я же владычествую над жизнью и смертью»214. Убеждение в неприкосновенности русского самодержца оставалась у Лжедмитрия до конца его жизни.

«Император Дмитрий Иванович, ничего не подозревавший, был зверски убит в шесть утра», — с военной лаконичностью пишет капитан Маржерет. Свое отсутствие на посту командира дворцовой охраны он объясняет болезнью. Ходили слухи, что он отвел охрану по сговору с заговорщиками. По другим слухам, значительно более правдоподобным, Василий Шуйский именем царя значительно сократил охрану. После победы заговорщиков и коронования Василия Шуйского Жак Маржерет отказался служить новому царю и уехал в родную Бургундию.

Победители надругались над телом законного царя. Труп был разрезан на части, сожжен, пеплом выстрелили из пушки. Даже память о самозванце должна была исчезнуть. Во время погрома «латинян» было много жертв с обеих сторон, ибо вооруженные гости Лжедмитрия сопротивлялись. Маржерет пишет, что было убито 1705 поляков. По другим сведениям, число жертв составило примерно 500 человек. Погибло около трехсот москвичей Заговорщики, не желая портить отношений с Речью Посполитой, поставили охрану вокруг дома, где находились послы Сигизмунда III. Как и другие спасшиеся поляки, в том числе Марина и ее отец, послы были отправлены в ссылку, где пробыли более двух лет.

После убийства царя победившие заговорщики заседали три дня, решая, кому достанется московский трон. Представитель старейшего рода Рюриковичей князь Федор Мстиславский, не участвовавший в заговоре, отказался от короны в пользу Василия Шуйского, второго по старшинству линии Рюриковичей. На трон претендовал также князь Василий Голицын, лично присутствовавший при убийстве двух царей, Федора Борисовича и Лжедмитрия, в числе кандидатов были Романовы. Трон достался Василию Шуйскому.