Александр I. Часть 3. Аракчеевщина
Стенограмма передачи “Не так” на радиостанции “Эхо Москвы”
30 марта 2002 года
В прямом эфире радиостанции «Эхо Москвы» программа «Не так!»
В гостях — Андрей Левандовский, историк.
Эфир ведет Сергей Бунтман
Тема: «Династия Романовых. Александр 1. Аракчеевщина», передача третья
С.БУНТМАН: Сегодня в программе «Нет так» третья, заключительная часть, посвященная царствованию Александра 1, и напомню, что на ближайшую субботу мы наметили «круглый стол» по междуцарствию, событиям 1825 года, короче говоря, по декабристам. Итак, сегодня на повестке дня — последняя и самая странная часть царствования Александра 1.
А.ЛЕВАНДОВСКИЙ: Перелом в умонастроениях начался с Александра, потому что мы живем в России, и здесь настроение главы государства оказывает невероятное, определяющее влияние на всех остальных. Я, кстати, читал, причем не в одних воспоминаниях, а в нескольких, что при Александре 1 появились молодые сановники, чрезвычайно любезные, с мягкой улыбкой «под Александра», и что характерно, — плешивые. То есть, в него. Он умер, и сразу появились — грудь навыкате, глаза навыкате, под Николая Павловича. То есть, если идет мимикрия на уровне внешности, то что говорить о душе? Александр, как известно, пережил поразительный перелом, он сам называл временную дату — это Наполеон подходил к Москве, 12-й год. Он говорил, что никогда до этого всерьез не брал в руки Священного писания, это екатерининское воспитание вольтерьянское, а здесь взял, и уже говорил, что с этой книгой не расстается практически до конца жизни. Есть освидетельствование его тела — если это его тело, конечно, и что характерно — он ведь такой тип мягкого, изнеженного блондина, — у него мозоли на коленях.
С.БУНТМАН: То есть, молился?
А.ЛЕВАНДОВСКИЙ: Да, действительно, последние десять лет он провел, действительно, коленопреклоненным, по большей части. Вот отсюда пошло то, что пошло — условное название нашей сегодняшней передачи — «Аракчеевщина», но оно очень условно, потому что «Аракчеевщина» — это внешняя часть того, что внутри называется мистикой. Всякий, кто стоял на грани мистических увлечений, знают, что они поглощают целиком, и мистику управлять государством очень сложно — масса своих внутренних проблем. Нужен кто-то, кто бы брал на себя черновую работу, во всяком случае. И тут одно тесно связано с другим — с одной стороны, Голицын, Библейское общество, мистическое увлечение, квакеры, а с другой стороны — Аракчеев, который обеспечивал стандартный, четкий, жесткий, хорошо налаженный порядок. Так что здесь вроде бы несовместимые явления, они хорошо укладываются друг в друга — Аракчеев давал вот эту внешнюю структуру, панцирь, в которой Александр спокойно мог заниматься своими занятиями — это было даже не увлечение, это все было очень серьезно, конечно, несомненно.
С.БУНТМАН: Это можно определить как искания, хотя вот искания — это немножко к другой эпохе мы относим — духовные искания. Хотя это универсальный тип.
А.ЛЕВАНДОВСКИЙ: Мне вообще Александр представляется человеком очень искренне рефлектирующим, — скажем так. Я почти не знаю случаев, когда бы Александр Сергеевич Пушкин ошибался в своих исторических оценках, но «плешивый щеголь, враг труда», это у него не совсем справедливо. Он называет Александра Арлекином, этого не было. Александр был не очень сильный человек, очень самолюбивый, и отсюда лукавящий часто. Вот «лукавый и плешивый» — это правильно. Но вот холодного расчета не было. Были, несомненно, духовные искания.
А.ЛЕВАНДОВСКИЙ: Да, неприятие, причем, на первый взгляд, даже какое-то неоправданное, потому что искренне радоваться Николаю, не принимая Александра — это не всегда может быть до конца понятно.
С.БУНТМАН: Итак, происходит некоторый перелом. Александр все больше углубляется в себя. Что происходит в это время в России, как это отражается на России, при порядке Аракчеева и духовных исканиях Александра?
А.ЛЕВАНДОВСКИЙ: Здесь тоже две стороны дела. Вообще, духовные искания — это действительно личное дело всякого отдельного человека, но когда этот человек — государь, эти духовные искания, эта мимикрия чиновничества, бюрократии — высшего, среднего уровня и низкого сразу превращается в дело российское. Вот при духовных исканиях Александра, конечно, очень туго пришлось российскому просвещению. С этими духовными исканиями, как ни парадоксально, в принципе, высокими, искренними, связан погром российских университетов. Впервые, может быть, власть ощутила, что европейское образование несет не только пользу — ну, как с петровских времен было: России нужны образованные люди. Чем больше, тем лучше. А теперь выясняется, что эти люди несут собой определенную опасность — они не только прекрасно исполняют, лучше, чем необразованные, то, что им велят, но еще и анализируют, обобщают, а главное — критикуют. Они имеют свою точку зрения. Сергей Семенович Уваров, о котором, наверное, у нас будет много всякого впереди — он тогда был попечителем Петербургского учебного округа, ушел в отставку, дав великолепную оценку того, что происходило в сфере просвещения. Они, — он говорил об Александре, о новом министре просвещения и духовных дел Голицыне и прочей шушере уже низшего уровня, «они хотят найти огонь, который не жегся бы». Духовные искания Александра в сфере российского просвещения выразились в том, что была попытка преобразовать просвещение — на какой-то свой, духовный, российский лад, христианский лад, скажем так. Насытить историю, литературу, физику, — до математики включительно неким христианским духом. То есть, добиться того, чтобы из высших учебных заведений выходили люди знающие, но не критикующие. Знающие, но покорные, исполняющие то, что велят сверху, живущие вот этой духовной христианской жизнью, не более того. Отрешенные от вот этих «извращенных» исканий Запада. Это, как показала практика, было невозможно — это было кощунственно по отношению к религии, и убийственно по отношению к просвещению. Но это привело к погрому высшего образования — Казанский университет разгромил Магницкий полностью, Петербургский — Ронич, Харьковскому досталось. Московский, благодаря Голицыну, устоял, и вот в результате Московский позже стал чем-то совершенно из ряда вон выходящим. Наверное, по той причине, что традиции не были прерваны, не было выпущено целое поколение преподавателей. А в целом по России, конечно, прошлось это все круто, несомненно.
С.БУНТМАН: Насколько хрупкой была система просвещения.
А.ЛЕВАНДОВСКИЙ: Александр ее только начал, он ее сам только породил, и тут же начал не топтать, но «усовершенствовать» в своем духе, а этого выдержать было невозможно.
С.БУНТМАН: При этом общество занимается исканиями очень серьезными, параллельными. И чем больше давления со стороны правительства на просвещение, тем больше разнообразных и направленных в разные стороны исканий именно в российском обществе.
А.ЛЕВАНДОВСКИЙ: Несомненно. Вы знаете, что поражает — я уже, по-моему, об этом уже говорил, еще «круглый стол» у нас будет, — вот тут удивительный какой-то разлад, ритмика не та — Александр начинает преобразования, и он один с немногими сотрудниками. Сперанский очень одинокий человек, он держался только на том, что его любил царь какое-то время. А вот после Отечественной войны и заграничных походов появляется множество людей, не скажу масса, — которые могли быть великолепными сотрудниками в плане реального преобразования России. И именно в это время Александр поворачивается туда, куда они повернуть никак не могут. Они хотят видеть Россию, обустроенной социально-политически, хотят отмены крепостного права и смещения деспотической власти. А Александр мечтает о том, что его подданные будут настоящими христианами в рамках крепостного права и самодержавия.
С.БУНТМАН: То есть, в тот момент, когда все начинает бурлить в умах и появляются энергичные люди, Александру требуется успокоение.
А.ЛЕВАНДОВСКИЙ: Именно успокоение. Вот этот разлад и приводит к началу революционного движения — власть не может или не хочет, а, скорее всего, и то, и другое, а мы, то есть образованные люди, в этом не можем жить. Вот это удивительный, очень искренний, очень глубокий духовный разлад приводит и к 14 декабря и ко всему, что последовало за этим. Это начало вот этого знаменитого русского общественного движения 19 века, которое, в конце концов, развалило Российскую империю. Начинается все именно сейчас, по-моему, в этот период.
С.БУНТМАН: Это удивительная вещь, поскольку кажется, что не такое уж тяжелейшее положение в России с цензурой, с зажимом. Вот разгром университетов — это да, очень серьезная вещь, но она не оказывает такого пагубного влияния, как система многочисленных доносов при Павле, нет такого ужаса, как в середине 18 века.
А.ЛЕВАНДОВСКИЙ: Откровенно говоря, там и громить-то было особенно нечего.
С.БУНТМАН: Да, в общем есть разлад — мы видим, как не адекватна иногда реакция, зная многое, что последует — и в 20 веке тоже. Что было уж протестовать против таких гомеопатических доз реакции?
А.ЛИВАНДОВСКИЙ: Тут, по-моему, даже не столько ощущение, что идет не туда, сколько ощущение, что ничего не двигается — вот, что плохо. Ведь конечно, война 12-года, конечно, породила взрыв патриотизма — это не пустая фраза. Действительно, было ощущение небывалое — народ, на которого смотрели обычно как на быдло, в лучшем случае, как на невежественных, темных детей, — скажем так, — на него стали молиться, на него стали смотреть снизу вверх, плохо его понимая, но, тем не менее. И вот «верный мой народ получит мзду от Бога» — из манифеста Александра. То есть, отказ от реальных преобразований. Вы знаете, забегая вперед, большинство записок, воспоминаний декабристов, написанных уже на склоне лет, начинаются с одного момента — с возвращения из-за границы, после Отечественной войны и заграничных походов. И, не сговариваясь, конечно, они все пишут об одном и том же — красной нитью проходит общее ощущение: тоска. Так жить нельзя. И вот ощущение, что власть, на которую всегда привыкли полагаться, эту тоску пестует и сохраняет, приводит к тому, что приходится дело брать на себя. Впервые русское общество пытается противостоять власти — после петровских времен, во всяком случае.
С.БУНТМАН: Конец 10-х годов — что здесь событийно происходит — в обществе и в политике?
А.ЛЕВАНДОВСКИЙ: Знаете, здесь все-таки грань — 12-й год. В конце 10-х Сперанского убрали, и все вроде бы обрадовались — почти никто слезу не проронил, потому что тогда, все-таки, на первом плане люди, я бы сказал, екатерининского закала — те, которых Эйдельман очень метко называл «циниками» — те, кто читали хорошие книги, цитировали Вольтера, и более поздние произведения цитировали, и которые не собирались совмещать книжные знания с реальным бытием. Ведь что поражает в следующем поколении, декабристов — удивительный идеализм, удивительно стремление работать на идеал, нежелание смиряться с тем, что действительность не соответствует идеалу. А 10-е годы они органично относятся, скорее, к 18 веку — это все-таки время циническое, в значительной степени. Есть новые идеи, новые принципы, но мы живем так, как нам удобно жить. И иначе жить не будем. Здесь грань — 12-й год, несомненно.
С.БУНТМАН: Хорошо, 12-й год, российская история совершает некий такой внутренний свой слом и поворот, пока еще, может быть, незаметный — вот это как раз Пушкин чувствует необычайно, ретроспективно он это чувствует даже еще точнее в каких-то фрагментах главы 10-й «Евгения Онегина» — строчками, конспективно он это ощущает.
А.ЛЕВАНДОВСКИЙ: Он вообще поразительный. Это такое глубинное ощущение того, как пласты сдвигаются — поразительное совершенно, несомненно.
С.БУНТМАН: Что происходит — напомним фактическую сторону дела.
А.ЛЕВАНДОВСКИЙ: В Россию возвращается масса людей, побывавших в этих заграничных походах. Людей, которые сначала прошли через опустошенную Россию, и получили какой-то поразительный импульс восторга перед своим собственным народом — сожженные деревни, разоренная дорога — это ощущение было «народ-герой» — вся Европа стала на колени, а тут люди жертвовали всем, лишь бы только быть независимыми. И затем — поход в Западную Европу, который породил, по-моему, состояние настоящего шока. Те, кого освобождали и те, с кем боролись — жили на много уровней лучше, чем народ-победитель. Это очень сильное ощущение. Оно, по-моему, доходило до чувства национального оскорбления, не всегда даже оправданного. Например, когда в 16-м году Александр дал Конституцию Царству Польскому, тем территориям, которые вошли по результатам Венского конгресса в состав России. Вроде бы само слово — Конституция, само понятие, явление должно быть принято «на ура», но, например, Якушкин, при первых известиях о Конституции, данной Царству Польскому, предложил Александра убить. И сам вызвался. Почему? — потому что царь оскорбил русский народ. Он дал свободу тем, кто боролся против великого народа, оставив свой собственный народ в состоянии рабства. Вот общественное движение, самое начало декабризма, мне кажется, в значительной степени замешано на оскорбленном патриотическом чувстве, причем это хороший, настоящий патриотизм — это стремление видеть свою страну счастливой, достойной, и ощущение того, что этого нет, оно буквально раздирало грудь, не давало жить спокойно, загоняло вот в эти первые подпольные организации.
С.БУНТМАН: Насколько им нужно было оставаться тайными? Отчего появилось это ощущение?
А.ЛЕВАНДОВСКИЙ: Это знаменитый переход. Ведь поначалу, эту закрутку на «Союз спасения», не вдаваясь в подробности, эта карбонарская организация, так называемая — цареубийство, заговор, переворот, — она прожила год с небольшим. И новые члены, которые вступали в это общество, заявили, что, как сказал один из вновь вступавших, — что эта организация хороша для разбойников из Муромских лесов, а не для русских просвещенных людей. И «Союз благоденствия» сменяет «Союз спасения», органичное преобразование — это широкая организация, действующая совершенно легально — просветительство, филантропия, пропаганда новых идей Чацкий, наверняка, член «Союза благоденствия» — яркий пример — везде и всюду обличать, призывать, вводить новые понятия и так далее. Это можно было делать совершенно спокойно. Известно, что когда Александр получил очередной донос — на подобное явление, он откликнулся в общем-то достойно, он сказал: «Я это дело начал сам, и не мне с этим бороться».
С.БУНТМАН: То есть, Александр это еще понимал? Или он всегда это понимал?
А.ЛЕВАНДОВСКИЙ: У меня такое ощущение, что он незаурядный человек, конечно. В данном случае это к его чести. Он не изменил свою позицию, он хорошо помнит, как он сам был таким, и он не считает возможным за это наказывать. Но дело все в том, что у нас время Аракчеевщины, погром университетов, военные поселения, и здесь, перефразируя пословицу, можно сказать — у этих людей было ощущение постоянно, что они в бочку дегтя вливают по ложечке меда. Это безнадежно. И конец «Союза благоденствия», самороспуск — спровоцированный наиболее радикально настроенными членами — для того, чтобы, освободившись от балласта, опять нырнуть в подполье. То есть, в конечном итоге, логика развития событий последнего года александровского царствования очень органично послала их в подполье. Сговориться оказалось невозможным — их деятельность приходила в противоречие с деятельностью власти, и как легальная теряла смысл. Действительно — кого-то выкупят из крепостных, каких-то солдат обучат грамоте, а потом солдат под палки положат. Там попытка была через ланкастерские организации дать солдатам представление о том, как писать..
С.БУНТМАН: Взаимное обучение, все
А.ЛЕВАНДОВСКИЙ: Да. А тут громят университеты. То есть, неравноценные события.
С.БУНТМАН: То есть, власть делает гораздо больше против
А.ЛЕВАНДОВСКИЙ: В грандиозном масштабе.
С.БУНТМАН: чем можно по капельке, по ложечке, как вы сказали
А.ЛЕВАНДОВСКИЙ: И, в конечном итоге, приходит ощущение, что надо менять власть. Что легально такой добросовестной, повседневной работой ничего не добьешься.
С.БУНТМАН: Интересное замечание относительно внешней политики Александра от нашего слушателя Александра: «На кажется ли вам, что, присоединив после 1814 года к России уже собственно польские земли, Александр 1 допустил определенную ошибку так во внутренней политике Российской Империи возникла, и в дальнейшем непрерывно нарастала польская проблема, ставшая проблемой внутренней».
А.ЛЕВАНДОВСКИЙ: Он ведь и в кавказские дела вмешался, хотя его предупреждали. В общем-то, с него начинается по-настоящему проникновение на Кавказ, по большому счету. Это, я думаю, не его вина, а его беда это времена, когда Российская Империя, получив импульс расширения, — как-то это само собой происходило. А к полякам у Александра ведь слабость вот у него постоянно: «мои поляки». У меня такое ощущение, что он, по-моему, готов был Царство Польское воспринимать как полигон для разных экспериментов. Вот декабристы это тонко чувствовали. Россию Александр не очень хорошо понимал, и, по-моему, боялся. А Польша — это Запад в значительной степени, и поляки были ему ближе. Вот недаром, кстати, в Отечественной войне его не видно, не слышно. А когда русские войска выходят на границу, вот его заявление: «Теперь начинается моя война, теперь они у меня увидят». Заграничный поход это его война. И Польша для него вроде как промежуточное звено, связывающее непонятную, темную Россию с Европой. Отсюда и стремление поляков взять под крыло, и привилегии, которые им даются. Ошибка это или нет? ну, последующее, наверное, показало, что это была ошибка. Но расчет был вот какой — герцогство Варшавское еще зудело, ощущение того, что значительная часть польской шляхты вошла в состав России по разделу Речи Посполитой, Литва, Украина и Белоруссия — они же ополячены, а часть поляков находится за рубежом. Тут вполне понятное стремление взять всех под свое крыло, и попытаться подружить хотя бы отчасти с Россией. Эксперимент, вызывающий интерес, во всяком случае.
С.БУНТМАН: Но получилось наоборот. Получилось, что более поссорил.
А.ЛЕВАНДОВСКИЙ: Получилось как всегда.
С.БУНТМАН: Кто такой был Аракчеев?
А.ЛЕВАНДОВСКИЙ: Большая сила. Хорошая, кстати, есть книжка, В.А.Томсинова «Временщик», одна из лучших на эту тему, недавно написанная. Там, может быть, впервые показано, насколько это сложная фигура. Ведь с Аракчеевым произошло то же самое, что и с самим Павлом он попал под пресс дворянской историографии — и образ угрюм-бурчеевский, безусловно. А Угрюм-Бурчеев это безусловное зло. Аракчеев, конечно, сложнее, как и Павел. Иначе, но сложнее. Недаром они так хорошо сошлись. Аракчеев — очень талантливый человек, несомненно, великолепный организатор это признавали все, человек, очень талантливый математически недаром он первым закончил Кадетский артиллерийский корпус, и Павел его возвысил за дело он был инспектором артиллерии, генерал-инспектором, и то, что в 12-м году наша артиллерия была на уровне французской, с точки зрения организационной, технической это его заслуга. Но потом это, наверное, только уже во Второй мировой мы вышли на такой уровень соответствия противнику. А после этого провал начинается. Но у него есть оборотная черта он человек, конечно, беспощадный. Но он из тех, для кого люди не более, чем строительный материал. Приказание высшей власти для него свято. Причем это не поза, а искренне совершенно, и он сделает все, чтобы это приказание выполнить в кратчайшие сроки, не считаясь ни с какими потерями. Люди не стоят ничего. Дело должно быть сделано максимально хорошо, в соответствии с приказом и в кратчайшие сроки. Вот эта сторона дела у современников, конечно, была на первом плане. Шла эпоха гуманизма, в общем впервые, может быть, человеческую жизнь в России начинали ценить, а здесь человек, который принципиально не ценил ее вообще, для которого интересы общие, общегосударственные были не только определяющие, а единственно возможные. И, конечно, у Аракчеева очень непростые и трогательные отношения с Александром ведь он его искренне любил, это несомненно. Они удивительно разные жесткий, уродливый Аракчеев я его внешность описывать не буду, она известна нос хоботом, маленькие глазки, он еще стригся под ежик, у него еще череп был квадратный как будто специально подчеркивал свое уродство. И удивительно привлекательный Александр здесь было какое-то стремление взять мягкого внешне царя под защиту, прикрыть. Сложилась легенда, еще в царствование Александра, что Аракчеев это злой демон, который зачаровал мягкого и доброго царя, отодвинул его на задний план и все взял в свои руки. Есть сцена, описанная в одном из мемуаров автор был на приеме у Александра, когда стало известно, что Аракчеев заболел. И автора записок поразила реакция Александра, который, обычно прекрасно владея собой, вскочил, и стал бегать по кабинету, буквально опрокидывая стулья. И очевидно, прочел на лице у собеседника «Аракчеев великий человек, но зачем стулья ломать?» и он сразу отреагировал, сказал: «Ты не знаешь, что такое для меня граф. Все то плохое, что должны были бы приписать мне, он берет на себя». Если добавить к этому, что Аракчеев с удовольствием и не раз называл себя «козлом отпущения», то многое становится ясным. Александр был в своем репертуаре он обладал умением найти редких людей, выдвинуть их на первый план, и укрыться за их спинами. «Негласный комитет», Сперанский, теперь Аракчеев. Пришло время, когда нужен был человек, поддерживающий стабильно жесткий порядок, развязывающий руки и душу царю для его увлечений и терзаний, и прочее. Аракчеев был идеалом исполнителя. И он свою роль выполнял честно. У нас неизбежно будет разговор о военных поселениях Аракчеев был принципиальный противник этой идеи. Известны его возражения, и очень серьезные против этого плана. Но как только стало ясно, что Александр с этих позиций не сойдет, он немедленно принял это дело на себя, и добросовестнейшим образом, забыв обо всех возражениях, провел это дело в жизнь.
С.БУНТМАН: Каковы были аргументы Аракчеева против военных поселений?
А.ЛЕВАНДОВСКИЙ: Он считал, что это, прежде всего, не оправдает себя экономически. Ведь у Александра проблема какая необходимо было огромную русскую армию, с его точки зрения, сохранить. А бюджет ее не выдерживал армию на основе рекрутчины, то есть постоянно 800 тысяч человек нужно было поить, кормить, содержать. Варианты всеобщей воинской повинности не проходили, прежде всего, из-за отсутствия железных дорог, из-за невозможности собрать в случае необходимости. В Пруссии это занимает несколько дней, у нас несколько месяцев. И идея — вдоль западных границ провести кордон из военных поселений. Поселить там государственных крестьян, дав им новый статус военных поселенцев, и добавить солдат. Часть армии перевести на полную самоокупаемость. Аракчеев считал, что это армию ослабит, потому что поселенцы будут плохими солдатами, а экономически это едва ли себя оправдает вот его аргументы Александра не убедили, и Аракчеев стал проводить в жизнь, как будто он был сам автором этой идеи.
С.БУНТМАН: Но содержание такой огромной армии в мирное время вызывает очень большую социальную напряженность. Как это проявляется? Мы отсчитываем многие события от Семеновского полка, от случая, мягко скажем, — с этого начинается психологический отсчет бунта.
А.ЛЕВАНДОВСКИЙ: Может быть, хотя это немножко другая история, она непосредственно с военным поселением не связана. Но вы совершенно правы в том отношении, что она великолепно характеризует психологическую атмосферу того времени. Вы знаете, бывают ключевые эпизоды и фразы для меня таким ключевым является возвращение русских солдат, победоносной армии те, кто брал Париж, проводят постоянные смотры, учения, и фраза Константина Павловича, младшего брата Александра Боже мой, как война портит солдат. Вот это поразительное ощущение, которое будущих декабристов доводило до умоисступления. Оказывается, эта победоносная война, которая показала всему миру, на что мы способны, это зло с той точки зрения, что теперь они «разболтаны», они не так держат линию носка, не так отбивают шаг, не так проводят ружейные приемы. И это, кстати, александровская политика, Константин ее только озвучил навести порядок. И на первый план выходят Шварцы, эти офицеры, которые совершенно ничем не прославились во время войны. Я не уверен, что Шварц воевал, а если воевал, то это была фигура не героя войны 12-го года. Но это «дантисты», уже тогда было такое выражение те, кто избавлял солдат от зубной боли раз и навсегда. И знаменитое выдирание усов у Георгиевских кавалеров, когда накручивал на палец и вырывал, бесконечные шомпола и так далее. И это по отношению к героям вот это вызывало ощущение фантасмагории какой-то.
С.БУНТМАН: Второй раз русская армия попадает в такую ситуацию. В первый раз после потемкинских реформ и когда от внешнего до внутреннего содержания, вообще, если перечитать потемкинские реформы и подачу насколько это все-таки величественный человек, и с редким пониманием функции армии.
А.ЛЕВАНДОВСКИЙ: Это был редкий случай, когда форма отступала на задний план, когда было хорошо понятно существо дела, и исходили из этого.
С.БУНТМАН: И вот во второй раз она попадает под идею реорганизации формальной, поддержанию формального порядка и опять создается коллизия.
А.ЛЕВАНДОВСКИЙ: Причем обратите внимание, что сейчас еще к тому же и после победы над Наполеоном. Турки — это были славные войны, очень много дали России, кстати, больше, чем войны с Наполеоном значительно, с точки зрения материальной. Но война 12 года, заграничные походы, ни с чем не сравнимы с точки зрения подъема духа общего, в том числе и солдатского. И теперь, когда героев начинают класть ничком, вырывают усы, спускают кожу шпицрутенами буквально ни за что, за глупости. И тогда вот это стремление превратить армию в какую-то единую техническую систему, где несколько тысяч человек одновременно поднимают отвесно ногу и также ее одновременно опускают, — это поражает воображение.
С.БУНТМАН: Наполеоновские войны показали и следующий шаг — это осознание того, что не произошла революция. Наполеона победили. Жесткая английская армия победила, жесткая прусская, австрийцы, где подгоняли розгами солдат, идущих в атаку унтер шел сзади и розгами подстегивал. И русская армия, как одна из наиболее гибких и победила именно тем, что Великий Князь Константин называл порчей армии она победила во многом и этим. И вдруг она теперь загоняется в такие же рамки. Это действительно общественный кризис.
А.ЛЕВАНДОВСКИЙ: Несомненно. Это проявление его в частной военной сфере. Общество ощущало то же самое.
С.БУНТМАН: Но при этом мы помним, что 800 тысяч человек Александр оставляет намеренно. И кризис остается. Правда, он не достиг глубин.
А.ЛЕВАНДОВСКИЙ: И понятно, зачем. Царствование Александра пронизано его личностью солдаты были нужны ему самому для ощущения его величия. Других объяснений я найти не могу. Ролью царя царей он наслаждался. И было очевидно, что здесь все держится на штыках, Любые предложения уменьшить армию, совершенно ненужную в мирное время в таком количестве он воспринимал как личное оскорбление.
С.БУНТМАН: То есть, у Александра, вместе с его исканиями внутренними, остается и усиливается ощущение царя царей.
А.ЛЕВАНДОВСКИЙ: Парадоксально, но факт. Казалось бы зачем мистику такая армия?
С.БУНТМАН: И зачем ему та непонятная история конца его царствования. Так что же с ним творится в последние годы? Может быть с года 22-го.
А.ЛЕВАНДОВСКИЙ: И мы подходим к фигуре Федора Кузьмича. Мог ли он быть? Определенные обоснования есть, целая литература существует на этот счет одни «за», другие против. Но те, кто за, ссылаются на следующий фактор во-первых, вот эта постоянная меланхолия, совершенно непреходящая. Сейчас бы поставили диагноз «депрессия» в медицинском смысле этого слова. Сейчас эта болезнь популярна «черная депрессия», из которой Александр выбиться не мог. И вот эта вот чрезвычайно болезненная реакция на любое упоминание имени Павла, личная реакция. Потом фраза, которую многие цитируют: «Все подлецы, никому не верю» в последний год царствования. Разочарование в окружающих, и самое главное, в самом себе, оно несомненно. И вот эти обстоятельства таганрогские прослеживаются есть дневник Елизаветы Алексеевны, супруги, есть еще кое-какие материалы в принципе, все начиналось очень трогательно, Александр возвращался к супруге после долгих скитаний по другим спальням это было связано, в какой-то степени, с внутренним переломом. А для нее это был праздник она женщина во многих отношениях замечательная, в Таганрог поехали специально, чтобы лечить императрицу, маленький выездной дворец, очень узкий круг самых близких людей, и она с восторгом пишет, как царь меняется в отношении к ней, как он меняется вообще. И потом какая-то совершенно страшная, неожиданная болезнь он поехал в Крым разобраться с военными поселениями, вернулся с легким недомоганием с банальным расстройством желудка, и пошло-поехало. Через неделю он умер. Причем диагноз не ясен совершенно. Есть разные варианты кто называет малярию, кто брюшной тиф, и т.д. вплоть до сифилиса включительно, что невероятно. Сказок тут невероятное количество. Совершенно неожиданная смерть, которая произвела впечатление взрыва бомбы, мягко говоря. Никто не ждал царь был здоровым человеком, ни на что особенно не жаловался, за собой следил это у Романовых такая характерная черта была. Вдалеке от столицы такая неожиданная смерть, которая сразу породила массу легенд. Вплоть до того, что сохраняется тетрадь некоего дворового человека, которая так и называется «Слухи о смерти Государя Императора». Там, по-моему, 27 слухов, и все они сводятся к одному Александр не умер. Расходятся в том, кто лежит в гробу, но все сводится к одному Александр ушел. И потом, кстати, все это сразу забывается. Декабристское восстание закрыло проблему.
С.БУНТМАН: Да, там была проблема Константина, проблема завещания, в чью пользу, почему не объявлено, что Николай наследник, присяга Константину, повторная присяга эти события мы еще будем разбирать.
А.ЛЕВАНДОВСКИЙ: И вы знаете, что характерно, — обычно такие слухи умирают. А тут характерно, что все родилось потом заново, что, где-то начиная с 40-х годов, все упорнее говорят о том, что Федор Кузьмич, живущий в Тобольской губернии, это и есть царь. Для меня, вообще, как для историка, даже не столько интересно, что там было на самом деле, тем более, что думаю, ответ на этот вопрос мы не узнаем, — сколько важен сам факт, что такая легенда могла возникнуть и оказаться удивительно живучей. Это к характеристике строя нашей национальной психики, если хотите.
С.БУНТМАН: Но, с другой стороны, это далеко не первая история о самозванце.
А.ЛЕВАНДОВСКИЙ: Но это самозванчество наоборот это уникальный случай. Федор Кузьмич всеми силами отрицал, что он Александр Павлович, он не терпел разговоров на эту тему. Малейшая попытка заявить ему «государь» он отворачивался и уходил. Таких самозванцев больше не было. Он все силы клал на то, чтобы никто об этом не говорил вокруг него. Это не самозванчество, это что-то со знаком минус, антисамозванчество.
С.БУНТМАН: Тогда скажем так история не умершего, чудом спасшегося государя. Но это первая история о добровольном уходе государя.
А.ЛЕВАНДОВСКИЙ: Который не рвется к власти, потому что там его свергли или он где-то скрывался, а который от власти ушел и не хочет считать себя царем. Одну трогательную историю расскажу у Федора Кузьмича была воспитанница Сашенька, и он ее благословил на паломничество она пошла на Украину, была в Киеве, в Печорской Лавре. И там она жила по рекомендации Федора Кузьмича и встречалась с Николаем Павловичем, и когда вернулась обратно, то стала ему рассказывать. И рассказ ее был такой, что Николай Павлович очень заинтересовался ею, с ней разговаривал она была девушка бойкая, хорошенькая. И потом он ее спросил а откуда ты так много знаешь, и она ответила это меня учил Федор Кузьмич. И я смотрю, — говорит она, — в этом месте Николай помрачнел и отошел к окну. Но дело не в этом, а в том, что, когда она об этом пересказала Федору Кузьмичу, она вдруг ему говорит а ты же вылитый Александр Павлович, и он устроил очередной скандал как ты смеешь, кто тебя подучил! А она говорит так я видела большой портрет государя императора, и смотрю сейчас на тебя это же ты. Он сразу оборвал разговор, и ушел в другую комнату. Она туда заглянула а он стоит у окна и плачет. Записки Сашеньки сохранились, и врать она не могла. Я не верю, что это могло быть, на 99%, но на один процент верю. Удивительная страна, и Александр удивительный то, что, в принципе, мог уйти, это не исторические реалии он умер на 99,9%. Но что, в принципе ,это возможно я допускаю. Исходя из его психологии и общего хода событий того времени. И то, что Толстой написал «Записки Федора Кузьмича», и они хорошо у него получились это тоже характерно. И у Багрицкого в его стихотворении «Романтики» вдруг неожиданно появляется образ «плешивого старца, который идет навстречу ветру» — это Александр. И у Андреева в «Розе мира» — Александра ставят в синклит именно за это. То есть, пусть он умер, но характерно, что царь в народной психологии воспринимался как человек, способный уйти, отречься от престола, что все его царствование наложило след на народную психику. И очень серьезные песни были об Александре, есть трогательное: «Очнись государь, посмотри на нас, грешных» о Николае таких песен нет, да и ни о ком нет.
С.БУНТМАН: О Николае мы будем говорить через неделю в связи с мятежом, и через две недели как о царе. Впечатление, что Николай живет полностью в реальности и полностью исполняет свою службу, какая бы она ни была. Хотя тоже он прославился аскетизмом.
А.ЛЕВАНДОВСКИЙ: Людовик 14-й говорил «Государство это я», а тут действительно, по-карамзински, он для государства. Это была служба «с полной выкладкой».
С.БУНТМАН: Если вернуться к истории старца Федора Кузьмича — существует рациональный способ прояснить, кто был этот человек?
А.ЛЕВАНДОВСКИЙ: Есть портреты Федора Кузьмича один рисунок сделан на смертном одре там он не похож. А другой похож, но как выясняется, художник рисовал задним числом: брал портрет Александра и пририсовал бороду. А почему рисунок не похож, это понятно у покойника заостряются черты лица, западают губы, нос заостряется. Есть образцы почерка — по мнению графологов — частично похож, частично не похож. Но имеется ввиду, что он почерк сознательно менял. Известно, что к нему приезжали различные высокопоставленные особы. И на могилу его приезжали великие князья это хорошо известно. Известно, что его опекала местная губернская власть аккуратно, осторожно, ненавязчиво, но опекала. То есть то, что это был непростой человек, что это была фигура с легендой, это несомненно. Но и тело Александра было освидетельствовано и оно соответствует. Даже мозоли на коленях это же не выдумаешь. Случайный человек с мозолями на коленях быть не может, это настолько отвечает последним годам жизни Александра. Но легенда хороша сама по себе, и, по-моему, лучше и не узнавать то, как оно было на самом деле.
С.БУНТМАН: Да, можно, конечно, вскрыть снова могилу Александра, как это было где-то в 1918 году. И тогда были слухи невероятные что гроб пуст. Но другое дело, что могилы старца Федора Кузьмича нет, насколько я понимаю.
А.ЛЕВАНДОВСКИЙ: Она была, она, естественно, как все тогда, исчезла. Была, и была надпись трогательная. Сейчас ее нет.
С.БУНТМАН: Да, могила была уничтожена.
А.ЛЕВАНДОВСКИЙ: Кстати, обратите внимание, — анализы ДНК не помогают найти истину. Облегчило ли это ситуацию с царской семьей, с чем мы недавно имели дело? Это вызвало бурю негодования с разных сторон, и такое впечатление, что вопрос был запутан еще больше. И лучше не тревожить прах, и оставить все так, как оно есть. А сомнение пусть остается это насыщает историю какой-то мифологической прелестью. Из легенд и слухов слагается многое в истории, что их обязательно надо принимать во внимание.
С.БУНТМАН: Как эпоха Людовика 14-го не могла не породить проблему «железной маски».
А.ЛЕВАНДОВСКИЙ: Согласитесь, что наша легенда нас красит гораздо больше, чем французов их «железная маска».
С.БУНТМАН: Думаю, это финал царствования Александра 1. Умер он или нет в Таганроге, но волнения произошли. Царствование закончилось, волнения произошли, почему, как и с какими последствиями наш «круглый стол» в следующую субботу, посвященный декабристскому движению. В гостях сегодня у нас был историк Александр Левандовский.
