Взгляд церкви на отношения между мужем и женою в домонгольский период

Н. Хлебников

В первобытных обществах жена, обыкновенно, являет­ся работницей не только дома, но и в поле. Муж считает ниже своего достоинства заниматься работою земледель­ца; только одна охота за зверьми считается им довольно почетной. Потому нет ничего невозможного, чтобы у нас женщины, по-преимуществу, не занимались домашней ра­ботой.

Но муж, не работая, мог злоупотреблять своею силой и отнимать плоды ее рук. В таком случае, как и во многих других, как мы увидим ниже, церковь являлась защитни­цей женщины и с помощью князя заставляла мужа запла­тить пеню. Совершенно иной исход имел случай, когда жена крала, или когда она злоупотребляла без согласия мужа его имуществом; тогда церковь предоставляла на­казывать ее мужу и брала на нем небольшую пеню в 3 гривны.

Но защищая жену, церковь не думала ослаблять и власть мужа над женою. Только в одном случае она нака­зывает мужа за дурное обращение с своей женой, когда злонамеренность его явна, когда он стремится освобо­диться от своей жены, чтоб взять другую; тогда «казнить казнью». Случай с воровством жены, когда церковь не вступает в наказание ее, предоставляя ее мужу, еще бо­лее подтверждает это постановление. Причины, по кото­рым устав допускал развод, еще более подтверждают, что церковь не только не ослабила власть мужа, но во многом уступила в этом отношении взглядам общества. Причины, по которым она допускает развод, следующие: 1) если жена услышит от чужих людей, что думают на князя, и не скажет мужу; 2) в случае прелюбодеяния жены; 3) когда жена покушается убить или отравить мужа; 4) если женабез своего мужа будет ходить к посторонним и там есть и пить, или спать вне своего дома; 5) если жена будет днем или ночью ходить на игрища и не послушает увеща­ний мужа; 6) если не скажет своему мужу о том, что ка­кие-нибудь люди намереваются совершить воровство. Из этих шести причин развода мы видим, что устав требовал от жены полнейшей откровенности к мужу во всем том, что она слышала или видела. Но самыми характеристиче­скими причинами развода для этого времени и общества — есть четвертая и пятая. Церковь, конечно, снисходя к взгля­дам общества, не допускала женщине выходить из дома од­ной без мужа, а присутствие ее на игрищах было уже нечто равносильное прелюбодеянию. Первая причина, ес­ли не говорит о затворничестве женщин, то о состоянии весьма близком к этому.

[…] Определив отношения между мужем и женою, церковь стремится определить их между отцами и детьми. Взгляд ее в этом отношении отличается замечательною гу­манностью, и нет сомнения, что ее нравственное влияние в некоторых степенях этого вопроса было сильно, в осо­бенности в тех случаях, когда ее идеи не расходились рез­ко с идеями общества. Церковь превращала эту семью, не знавшую стыдения, в чистую, нравственную семью. «Если сын бьет отца — казнить его волостельскою казнью, а митрополиту пеню». Эта строгость наказания за непочти­тельность к отцу, без сомнения, — влияние церкви, хотя уважение к старшим и могло существовать в обычаях; церковь в этом случае не только поддержала, но и освя­тила почитание. Еще важно следующее постановление церкви: «Если свекор бьет сноху или деверь невестку, то платить ей по закону, а митрополиту пеню». Так как вне сомнения, что общество в это время жило естественными родами, т.е. при отце жили его женатые сыновья, то цер­ковь должна была стремиться облегчить положение той девушки, которая вступает в чужой род и разом получает над собою несколько чужих властей, не связанных с нею ни узами родства, ни симпатиею. Сам муж ее — ее един­ственный защитник — был подчиненное лицо в этой семье, где господствовал его отец, свекор по отношению к жене. […] Обычай есть инстинктивное выражение тех взглядов, которые имело общество в старину. Если в доме своего отца сам муж новобрачной не имел значения, то какое значение могла иметь его жена? Она была просто работницей, так как хозяйкой была свекровь; ее муж был простым работником, так как хозяином был его отец. Но между сыном и отцом эти отношения еще смяг­чались родственной привязанностью, которой не было в отношении свекрови к невестке, к жене их сына. Родовой быт или, лучше сказать, жизнь естественными родами, так долго державшаяся у северных племен, оставила по себе печальную память; этой горькой участи женщины мы не слышим в песнях малороссийских, вероятно по­тому, что здесь родовой быт пал еще в незапамятные времена.

Гораздо менее имело значения другое постановление церкви, еще более великое по своему существу, потому что оно шло вразрез с понятиями общества. «Если девка захочет идти замуж, а отец и мать не отдадут ее и после этого она что-нибудь сделает с собою, то митрополиту обязаны заплатить пеню отец и мать, а также и отрок». Вторая статья: «Если девка не захочет идти замуж, а отец и мать выдадут силой и она что-нибудь сделает с собою, то отец и мать должны заплатить пеню митрополиту, а также они должны заплатить «исторь», т.е. протори и убытки» […].

Притом дочери и сыновья едва ли могли выражать свою волю, так как выдавались в малом возрасте. Великий князь Всеволод Юрьевич выдал в 1189 г. дочь свою Верхуславу, когда ей было 8 лет, а сына своего женил, когда ему было 10 лет. Церковный Номоканон требовал для брака 12 лет возраста, но и в этом возрасте едва даже можно иметь свою волю и разум.

Гораздо суровее и строже относилась церковь к прелю­бодеянию между членами семьи, и в этом отношении за­служивает величайшую благодарность общества. В ро­дах, не знавших «стыдения», по летописцу, эти меры бы­ли необходимы. За прелюбодеяние между братом и сест­рой устав, кроме эпитимии, наказывал пенею в 100 гри­вен; за прелюбодеяние с женою брата 100 гривен, а жену в дом церковный; за прелюбодеяние с двоюродными сест­рами — 30 гривен; с мачехой — 40 гривен. Вообще, цер­ковь строго преследовала разврат в семье. Если в доме отца и матери дочь родит, то взять ее в церковный дом, откуда род ее должен выкупить.

[…] Но не одна женщина была беззащитным членом этого общества, основанного на самозащите, на праве ме­сти. К числу их относится и «прощенник», т.е. лицо, про­щенное Богом, освободившееся от недуга, который счи­тался наказанием Божиим, а лица, подвергнутые ему, пре­зирались. (…) Вот язычество в чистом виде своего покло­нения пред фактом: кого презирает Бог, того презирают и люди. К этой же категории относились вдовы, слепцы, хромые, странники, больные, вообще все убогие, лишен­ные божественного покровительства, в языческом смысле слова. Вот один из великих плодов христианских идей — милосердие, которого язычество не знало. Отрицать эту заслугу, нам кажется, нет никакой возможности. Значе­ние человека вне богатства, происхождения, человека са­мого по себе, выдвинуло христианство, и это есть его ве­личайшая заслуга. (…)

Но гораздо менее или даже вовсе не заслуживает со­чувствия стремление церкви — отделить православный мир от всего остального, наказывать за сообщение с лицами, стоящими вне этого мира. «Если кто, — говорит Устав, — будет пить или есть с некрещеным, то наказывается митропо­литом». Это постановление, примененное впоследствии и к иноверцам вообще, стремилось создать ту замкнутость русского общества, которая помешала ему принимать в себя новые элементы европейской жизни, тогда как Ви­зантия сама мало-помалу падала и, наконец, совершенно пала.

Еще более глубокого сожаления заслуживает то, что церковь уступила и дала освятить некоторые языческие идеи, которые впоследствии принесли ей раскол, когда она захотела отделить их от себя. Уже в Уставе Ярослава говорится: «Если кто подстрижет голову или бороду, то платит митрополиту пеню, а князь казнит». За эту уступку обществу церковь дорого поплатилась и, должно сказать, нанесла обществу громадный, неисчислимый вред.

Общество и государство в домонгольский период русской истории. СПб., 1872. С. 162-169.

Миниатюра: Шухвостов Степам Михайлович.Внутренний вид Алексеевской церкви Чудова монастыря