Россия на рубеже 17-18 веков

Аудио-лекции XVII век, XVIII век

13 мая 2000 года.

В прямом эфире радиостанции Эхо Москвы программа Не так!

В гостях у программы историк Игорь Андреев.

Ведущий — Сергей Бунтман.

С. БУНТМАН — Добрый день! Сегодня наша тема — Россия на рубеже 17-18 веков, и российский человек на переломе. Мы каждый раз считаем, что на переломе находится то ли наша страна, то ли мы сами почти в любую эпоху. Но есть явные эпохи крупных переломов. Но начнем с вопросов: 3 — для ответа по телефону и 1 — для ответа на пейджер. Призы: книга Зигфрида Кракауэра Оффенбах и Париж его времени — это для ответов по телефону, а за сложный вопрос на пейджер вы получите трехтомник Михаила Кузьмина. Призы предоставляет издательство Аграф. Итак, вопросы: под каким полным именем значился царь Петр в списках великого посольства? Второй: Всю Францию несу на руках — объявил как-то царь Петр. Как это? Ведь он действительно нес ее на руках! И третий вопрос: кому принадлежат титулы: превысокий генералиссимус князь Прежбурский и всея Яузы держатель? Кто это? А теперь — вопрос для ответа на пейджер: в новое время говорили не только о 9 музах, но и о 7 свободных искусствах или мудростях-науках. Что это за науки? Перечислите все их. Время пошло! А мы начинаем нашу беседу. Что же за перелом? Все мы его знаем, но, наверное, это не совсем так?

И. АНДРЕЕВ — Действительно! Вы правильно сказали, что в нашей истории переломы — это нормальные явления. Но есть такие эпохи, когда переломы необычайно глубоки и очень болезненны, что связано с тем, что они глубоки и затрагивают такие ценностные вещи. Несомненно, вторая половина 17 века — начало 18 — тут надо и петровское время все брать, он в 17 веке прожил больше, а потом, все окружение Петра — люди закваски 17 века. Мы, конечно, отделяем петровское время, но это такое же переломное время. А в чем перелом? Почему он такой глубинный? Потому что произошло столкновение 2 типов культур: культура, которая носит такой средневековый, религиозный характер, где религия как форма сознания — центральное, цементирующее значение имеет, и новая культура, светского типа, рациональная. Меняется человек по своему характеру. Он не только мировоззренчески ориентируется на некие светские ценности, он, конечно, не атеист — это неправильно, но какие-то религиозные ценности отходят на второй план, сознаются и воспринимаются несколько иначе через мирское, средневековый дуализм высшего и низшего как бы преодолевается. Этот человек динамичен, для него поиски новизны и новизна — это норма, в отличии от человека прежнего. И здесь очень важно, как это происходит. Мы только что говорили о неком абстрактном человеке, а ведь история интересна тем, что человек конкретен.

С. БУНТМАН — Конечно!

И. АНДРЕЕВ — Вот как он, этот реальный человек 17 века, себя чувствует? Больно ли ему или нет? Страшно ли? Осознает ли он все это и в какой степени — тут масса таких любопытных вопросов, которыми мы начали заниматься не так давно. Я бы даже сказал, что у нас здесь историки древнерусской литературы больше заслуг имеют, они как раз этим занимались, конкретным человеком. Если говорить о диапазоне чувств, то какая была реакция? Страх, например, конечно, когда сталкиваются 2 культуры нового и старого типа. Например, кто латинскому языку учится, тот с праведного пути собьется — было такое распространенное высказывание. Если говорить просто о страхе — это старообрядчество, тоже страх и неприятие нового. И посмотрите, какое мощное явление, как оно дотянулось до нашего времени. Здесь можно провести параллель — то, что мы сейчас с вами переживаем, это тоже такая смена ценностей, очень болезненно происходящая. И хоть аналогии в истории далеко не всегда корректны и удачны, по крайней мере, историк может через себя пропускать то время в понимании того, что было больно. Или некие постоянные сомнения, которые терзают человека, который постоянно тянется к новому — это Алексей Михайлович, мы уже об этом говорили — можно-нельзя, поиск вещей, на которые можно безусловно опираться. Смех тоже 17-й век, ведь, это век смеха. Смех, как некое освобождение: ситуация выворачивается, пародируется — это освобождает. Смотрите, это знаменитые Лечебники на иноземцев, которые получили достаточно широкое распространение. Это тоже реакция на новую культуру, потому что понимали, что это тоже связано с иноземцами. Если вы посмотрите, как иноземцев лечат по этому Лечебнику — сухим крещенским морозом от разных болезней, женским плясанием, сухой толченой водой, блошиным скоком — это все не очень обидно. Но негативное отношение к иноземцам, которые несут иную культуру, выражается в том, что им советуют такого зелья дать, от которого наутро — в землю. Это — тоже чувства, которые испытывает человек в этот период. Конечно, когда происходит это столкновение глубинное, оно идет как столкновение смыслов. И трагедия в том, что разные смыслы крутятся вокруг одних и тех же понятий, но вкладываются иные смыслы. И получается в какие-то моменты, особенно к концу 17 века, когда появляется новое поколение, уже воспринявшее многое, что это спор глухого со слепым. Тот же Аввакум спорит или следующее поколение сталкивается. В общем-то, они столковаться не могут. Это все равно как спрашивать, что тяжелее — метры или килограммы? Потому что разный смысл. Но вокруг одних и тех же понятий. И еще, что очень важно: непонимание смыслов, попытки докричаться, добиться своего, как кричат глухому, показывают слепому, происходит одними способами — люди-то одной ментальности. Причем чаще всего старыми способами. И такое столкновение очень любопытно выражается. Например, хрестоматийный пример — новая одежда. Отношение — Петр нарядил людей бесами. Петр толковал, что эта одежда европейская, а ему отвечали — ну и что? Вот именно, бесами! И тут уже ничего не сделаешь, оно так осмысливается. И в то же время, посмотрите, как сам Петр борется со старым платьем — всешутейшие соборы, как наряжают-то гостей? В русское длинное платье. Т.е. как и те отрицают, так и Петр теми же методами.

С. БУНТМАН — Петр меняет знак, т.е. раньше, чтобы выглядеть шутом или бесом, надо было надеть что-то европейское, чтобы быть смешным, то Петр традиционное платье делает смешным.

И. АНДРЕЕВ — Опять же смех. Это лечение смехом. Только тут глубже, когда Петр какие-то старые ценности, даже не разоблачает их, ему это понятно, он высмеивает их, и сам как бы освобождается. Ведь обратите внимание — святейший синод, отмена патриаршества — на все это потребовалось довольно много времени. И весь этот промежуток времени занят чем? Что высмеивается. Самому Петру надо было где-то внутренне освобождаться, по-петровски, по-варварски, но освобождаться. Но там же тоже есть определенные градации этого освобождения. Сначала высмеивают папу римского, и Петр не решается открыто покушаться на патриарха. Но умирает в 1701 году Андриан, и несколько месяцев спустя члены этого собора являются в русских платьях, в том числе и в патриаршем платье. То есть начинается. Потом — 1715 год, устраивается свадьба Никиты Зотова. Народ бежит — опять это разоблачение — и кричит: Патриарх женится, патриарх женится. Дикость фразы — высвобождение. С этим сталкиваются разные культуры на одном поле, не только событийном, а на одном поле ментальности, и они начинают осмысливаться. Но опять в традиционных рамках — рамках антиповедения, т.е. то, что творят сторонники Петра — это антиповедение или наоборот. И с определенными важными деталями. Для старообрядцев это поведение — как антиблагочестивое, а для сторонников Петра — это поведение людей, которые непослушны государю. Тоже антиповедение.

С. БУНТМАН — А теперь пришло время для ваших ответов. На один вопрос вы уже ответили. Ну, а правильно ответил или ответила Саша, чей телефон начинается на 198. Все правильно: 2 цикла, один из 3, другой из 4, и это — грамматика, риторика, диалектика, арифметика, геометрия, музыка, астрономия или астрология. Теперь ждем ваши ответы по телефону. Алло, добрый вечер!

СЛУШАТЕЛЬ — Здравствуйте! Это Александра. По поводу Франции — я полагаю, что он королеву Франции носил на руках.

С. БУНТМАН — Тепло, но не в этом дело. Алло, добрый вечер!

СЛУШАТЕЛЬ — Здравствуйте! Меня зовут Юля, я из Новосибирска. Он на руках носил не королеву, а Людовика 15. Когда была коронация, он был ребенком, и Петр взял его на руки и так пошутил.

С. БУНТМАН — Замечательно!

И. АНДРЕЕВ — Но только не коронация.

С. БУНТМАН — Ну, не важно, главное — Людовика 15. Не вешайте трубку, мы запишем ваш телефон. Дальше, алло, добрый вечер!

СЛУШАТЕЛЬ — Здравствуйте! Меня зовут Всеволод. Я скажу про имя Петра — Петр Алексеев Романов.

С. БУНТМАН — Нет-нет. Алло, добрый вечер!

СЛУШАТЕЛЬ — Здравствуйте! Это Андрей. Я по поводу титулов. Это Франц Лефорт?

С. БУНТМАН — Нет, не он. Алло, добрый вечер!

СЛУШАТЕЛЬ — Здравствуйте! Это Владимир. Записан был как Петр Алексеев Михайлов.

С. БУНТМАН — Правильно! А почему он взял такой псевдоним?

СЛУШАТЕЛЬ — Ну, все-таки сын Алексея Михайловича!

С. БУНТМАН — Симпатичный ответ! Не вешайте трубку, мы запишем ваш телефон. Но надо дать объяснение?

И. АНДРЕЕВ — Хорошо. Надо иметь в виду, что до восхождения на престол род Романовых пользовались еще старой формой, они еще не имели родовой фамилии, которая передается из поколения в поколение. Они пользовались такой трехчленной формой, которая была распространена на Руси: личное имя, имя отца, имя деда. Если вы вспомните, Романовы у нас так были: Роман Юрьевич Захарьин — отец Анастасии Романовны, затем Никита Романович Юрьев, брат Анастасии, а затем — Федор, будущий Филарет Никитович Романов. И Петр произвел все по такой же аналогии.

С. БУНТМАН — Остался один вопрос, о титуле. Алло, добрый вечер!

СЛУШАТЕЛЬ — Здравствуйте! Может быть, Брауншвейгский?

И. АНДРЕЕВ — Нет-нет.

С. БУНТМАН — При чем тут он? Алло, добрый вечер!

СЛУШАТЕЛЬ — Здравствуйте! Я полагаю, что это Александр Данилович Меньшиков.

С. БУНТМАН — Нет, это не он. Алло, добрый вечер!

СЛУШАТЕЛЬ — Здравствуйте! Это Сусанна. Может быть, это князь Ромадановский?

С. БУНТМАН — Абсолютно верно! Не вешайте трубку, мы запишем ваш телефон. Все, на все вопросы вы ответили, и мы продолжаем нашу беседу. Мы говорили о внутреннем разрыве, непонимании и споре людей, которые вообще по-разному воспринимают мир.

И. АНДРЕЕВ — И вот этот спор людей разных смыслов, разных культурных кодов, которые не принимались друг другом в принципе, они крутились вокруг, прежде всего, фундаментальных вопросов. Если взять один, на большее время у нас не хватит — это проблемы святости, спасения, богочиния, благочестия. Тут совершенно потрясающие веши. Т.к. это — фундаментальные проблемы, они и в новой культурной ситуации тоже осмысливаются и переосмысливаются. Здесь тоже, между прочим, связь со старым, потому что осмысливается во многом и воспринимая какие-то старые традиции, потому что через это пройти просто не могут. Просто появляется новый тип святости, уже в 17 веке. Это святость в миру, т.е. не угодник, который убегает в лесную чащу, а угодник, который проповедует святость в миру. Расширяется вот это поле святости, сюда вбираются некие мирские темы. Оно не противоречат святости и обретению ее. Посмотрите, очень любопытно — святые выступают вместо пророков, т.к. происходит такое некое религиозное самозванство, идентифицируют себя с религиозными деятелями. Вот, Аввакум — традиционен, ортодоксален. А в него, несмотря на то, что он был сторонником старой культуры, новое проходит, потому что он-то себя ощущает апостолом и ведет себя как апостол — пишет житие, которое ортодоксально просто невозможно — как же можно писать житие! Человек, который осуждает Алексея Михайловича, которого во время службы стали упоминать — он выступает против того, чтобы его имя называли святым, а сам претендует на эту апостольскую роль. И в своих писаниях проводит сравнения, уподобляется, хотя это — грех гордыни. Потом, новое понимание святости, которое действует и на тех, и на других, такой рационализм же идет, и святость требует доказательства. Например, Никон — совершенно удивительно его поведение. Он же находится в ссылке в Белозерском монастыре. Там он первоначально занимался лечением, которое для него не доказание если святости, то угодности богу, то, что даже после ссылки он угоден богу. Он лечит людей, ведет точный реестр лечения, пишет после каждого излечил, и посылает его Алексею Михайловичу. Это такая рационалистическая доказательность того, что он все еще угоден, и что Алексей Михайлович ошибся.

С. БУНТМАН — Наверное, стоит отметить, что такие рациональные доказательства требуются внутренне для него.

И. АНДРЕЕВ — В общем, да, но это и веянье эпохи. Ведь дело кончается тем, что потом уже Петр предписывает святейшему синоду собирать доказательства и появления этих новых святых. Этим занимается только синод, и после доказательности. Если помните, до этого они Анну Кашинскую сначала возвели в ранг святых, сам Алексей Михайлович на плече нес ее гроб, а после уже Алексея Михайловича ее исключили — не было доказано, что она святая. Новый век! И, конечно, в связи с этими новыми пониманиями и происходят какие-то важные поведенческие вещи, начиная от неприятия такого понимания благочестия, спасения — то, что делают раскольники. Причем отсюда понятна мотивация их поведения. Возьмите событие 1722 года — западно-сибирский городок Тара, Тарский бунт. В феврале 1722 года появился указ Петра о наследовании престола, а в мае в Тару приходит указ, по которому жители должны присягнуть безымянному наследнику — у Петра-то нет наследника и он не может назвать имени, а как же присягать без имени? Это еще одно доказательство того, что Петр — Антихрист, потому что он им навязывает в соответствие со всеми пророчествами. Они все взбудоражены. К ним приходит известие о введении подушной подати, рекрутских налогах, как они его осмысливают? Опять в рамках своего культурного кода. Они думают: это очередное доказательство Антихриста. Он собирает воинство, чтобы взять Иерусалим, чтобы 3,5 года процарствовать. Потом придет страшный суд и т.д. Отсюда и реакция. И как можно присягать безымянному наследнику, тем более, что ходят слухи, что уже родился наследник с зубами, т.е. Антихрист. Отсюда эта ситуация. Вообще ситуация с Тарским бунтом уникальная, ведь в 1705 году местные жители добились того, чтобы им не меняли платье на немецкое, служивые люди не брили бороды. И если это было дозволено, то, может быть, удастся и не присягать. И они выступают против. Якобы где-то 700 человек чуть ли не подписали этот протест. Было следствие, бунт был подавлен. Есть совершенно потрясающий факт: когда стали хватать зачинщиков бунта, схватили одного из зачинщиков Богачева, и повезли его. И он дает взятку Верещагину, тоже сосланному, дважды убившему, но ставшему начальником — людей не хватало, и дает ему взятку за то, чтобы он разрешил ему зарезаться. Это что-то фантастическое на Руси! Конечно, было и другое поведение в плане благочестия, у основной массы все-таки была попытка соединить старое с новым, насколько это было возможно. В самых массовых проявлениях — тот же театр. Ведь смотрите, мы откидываем ситуацию лет на 50 назад: вот, Алексей Михайлович его затеял. Что его мучит с этим театром? Тут ведь уже другое переодевание. Переодевание — это антиповедение, это для того, чтобы высмеять. Как относиться к самому переодеванию? Это следует осудить! А ему хочется. Как он снимает это противоречие? Мы видим, что первые представления — подчеркнуто благочинны, чисто библейские сюжеты. Сама форма — они подчеркнуто похожи на службу. Это делалось специально для того, чтобы снять это противоречие. Послы все описывали, и по заданию тоже. Есть описания послов, которые ездили во Францию, Потемкин нам оставил описание своей поездки. Таким образом, формируется новая святость, сохраняя при этом преемственность. Перекинемся опять в петровское время. Вот, Петр — Петербург, Парадиз — его подчеркнуто так называют, мое райское место. Это, конечно, комично, потому что это — Петербург первого петровского времени. Но это не только страстная любовь Петра, это и его ментальность подчеркивается. Это опять осмысливается все в системе Москва — третий Рим. Только на третий Рим уже претендует не Москва, а Петербург, и ему присваивается святость нового Рима, где, правда, святость не главенствует, как в Москве, а как бы подчиняется государственности. И здесь это подчеркивается: преемственность с Москвой, святость прежняя, и, в то же время, доказательства того, что это — новая святость, связанная отчасти даже с Европой. Это тоже выражается, посмотрите по трону покровителя Петербурга: Андрей Первозванный — это традиционная связь с русским — креститель Руси. А еще здесь другой контекст — это ведь спор с католиками, традиционный для древней Руси. Ведь он — Первозванный, т.е. Христос его призвал раньше брата Петра.

С. БУНТМАН — Это основной спор.

И. АНДРЕЕВ — А вспомните герб Петербурга — якоря. Они перекликаются с ключами Рима, даже поворотом своим. Это тоже контекст спора, в данном случае, с латинянами. А с Европой — Петропавловская крепость — Петр и Павел и Александр Невский — это уже наш якорь, параллель с Новгородом. А такая святость Петру почему нужна? Потому что она снимает проблему симфонии властей. Она снимается Петром. Симфония как бы 2 линии предполагает. Вот, Алексей Михайлович, споря с Никоном, показывает, что посягать на симфонию уже можно, а Петр ее просто перечеркивает через целый ряд последовательных действий. И, вообще, пародируется любое разделение властей, потому что это осмысливается как посягательство на единодержавие Петра. И это осуждается. И Петр это пародирует. Опять-таки во время всешутейшего собора папа едет на коне, а Петр идет и за стремя держится. И это осмысливается как не папская ли это гордость, что богом венчанного царя учинить своим конюшим? Вот переосмысление святости.

С. БУНТМАН — В общем, перемена кодов, перемена понимания, одна из самых тяжелых эпох.

И. АНДРЕЕВ — И она разрешилась в общем-то уходом поколения — того, которое не приняло. И только старообрядцы сохранились и создали какую-то совершенно уникальную ветвь нашей отечественной культуры.

С. БУНТМАН — Да, или вымирание поколения, или уход в глубокое подполье. Ну, что же, на этом все на сегодня. До встречи!