О причинах неприятия русским обществом реформ Петра I

Е. Шмурло

В самом деле, станем на точку зрения противников Петра. «Святая Русь» должна сторониться одинаково как басурман на востоке, так и немцев на западе; между тем знание, эту заморскую новинку, приходится брать именно через иноземные, иноверные руки. Удивительно ли, если культурный клич Петра получил в глазах сто­ронников московской старины значение религиозного, национального вопроса? Скажут: приверженные к букве и форме, они пугались не столько знания, сколько той оболочки, в которой оно заносилось к нам. А хотя бы и так? Чем это было хуже того фанатизма, с каким противная сторона доказывала, будто, только оголив под­бородок и облачившись в кургузое платье, можно стать образованным человеком? Можно ли винить их за то, что в бороде и длинном кафтане, в посте и отчуждении от иноверца они видели свой завет, свою религию? Ведь они всосали эти понятия с молоком матери! Самые ав­торитетные люди внедряли в них эти мысли. Их посто­янно учили: в церковь Божию подобает ходить в рус­ском платье; да будет проклят надевший иноземное — он уподобился басурманину. Брадобритие было «мерзо­стью пред Богом», уподоблением обезьяне, псам и котам; в Ветхом Завете бороду сбривали «в наругание и казнь»; а если так, то неужели вся Русь стала теперь преступ­ною? И в умах русских людей само собою возникал вопрос: где, в таком случае, правда и справедливость, если решились столь легкомысленно оскорблять целый народ?.. Борода, по справедливому замечанию Буслаева, стала «символом русской народности, русской старины и предания». Обрить подбородок — значило исказить образ Божий. Стоглав, Кормчая книга, патриархи, цер­ковные уставы — все запрещали бритье, как еретиче­скую выдумку, посягновение на чистоту православной веры. Какое право имеем мы говорить, что для искренно верующего человека борода была лишь простою фор­мою, пустою вывескою, если, по его убеждению, запрет восходил до самих вселенских соборов, установлялся правилами св. Апостол, не допускавшими, после смерти брадобрийцы, ни отпевания его, ни служения сороко­уста, ни подачи просфор за поминовение его души?.. Пусть критика доказывает ошибочность ссылок на отцов церкви, но, раз такое представление, правильное или неправильное — все равно — сложилось, возможно ли было его игнорировать и презирать? Вот почему без малейшей улыбки или насмешки читаем мы рассказ иностранца о том, как иные носили за пазухой сбритую бороду, в надежде, что когда придет им смертный час, то их похоронят вместе с нею и тем дадут оправдаться перед лицом Вышнего Судии. Да, эти убеждения были их религией, и эту-то религию так оскорбляли! С чем они сжились, что стало для них священным, духовною потребностью, все это исчезало теперь навеки. Для че­ловека сколько-нибудь убежденного, с самоуважением, легче перенести физическую боль, чем безнаказанно от­дать на поругание свой нравственный мир, все то, в чем выражается его я. Сомнений, как поступить, не может быть в данном случае: вызванный на борьбу, человек с отчаянием безнадежности хватается за посильное ору­жие.

Говорят, московская старина не сумела отличить фор­мы от содержания, судорожно ухватилась за бороду и кафтан, наивно веря в их душеспасительность. Но ис­тинный трагизм положения в том и заключался, что за европейскою формою скрывалось, по мнению против­ников нововведений, самое омерзительное содержание. Позднейшие поколения разберутся (да и то с каким тру­дом! да и вполне ли?) в этом сложном вопросе, выделят здоровое зерно от ненужной примеси; пока же, в глазах громадного большинства, мероприятия Петра колебали самые основы церкви и государства. Антинациональный, неправославный характер этих мероприятий — вот ко­ренная причина разлада. На ум приходила мысль о Гришке Отрепьеве, а уж что хуже Дмитрия Самозванца придумать мог русский народ?..

Петр Великий в оценке современников и по­томства. СПб., 1912. С. 3-5.