О причинах неприятия русским обществом реформ Петра I
Е. Шмурло
В самом деле, станем на точку зрения противников Петра. «Святая Русь» должна сторониться одинаково как басурман на востоке, так и немцев на западе; между тем знание, эту заморскую новинку, приходится брать именно через иноземные, иноверные руки. Удивительно ли, если культурный клич Петра получил в глазах сторонников московской старины значение религиозного, национального вопроса? Скажут: приверженные к букве и форме, они пугались не столько знания, сколько той оболочки, в которой оно заносилось к нам. А хотя бы и так? Чем это было хуже того фанатизма, с каким противная сторона доказывала, будто, только оголив подбородок и облачившись в кургузое платье, можно стать образованным человеком? Можно ли винить их за то, что в бороде и длинном кафтане, в посте и отчуждении от иноверца они видели свой завет, свою религию? Ведь они всосали эти понятия с молоком матери! Самые авторитетные люди внедряли в них эти мысли. Их постоянно учили: в церковь Божию подобает ходить в русском платье; да будет проклят надевший иноземное — он уподобился басурманину. Брадобритие было «мерзостью пред Богом», уподоблением обезьяне, псам и котам; в Ветхом Завете бороду сбривали «в наругание и казнь»; а если так, то неужели вся Русь стала теперь преступною? И в умах русских людей само собою возникал вопрос: где, в таком случае, правда и справедливость, если решились столь легкомысленно оскорблять целый народ?.. Борода, по справедливому замечанию Буслаева, стала «символом русской народности, русской старины и предания». Обрить подбородок — значило исказить образ Божий. Стоглав, Кормчая книга, патриархи, церковные уставы — все запрещали бритье, как еретическую выдумку, посягновение на чистоту православной веры. Какое право имеем мы говорить, что для искренно верующего человека борода была лишь простою формою, пустою вывескою, если, по его убеждению, запрет восходил до самих вселенских соборов, установлялся правилами св. Апостол, не допускавшими, после смерти брадобрийцы, ни отпевания его, ни служения сорокоуста, ни подачи просфор за поминовение его души?.. Пусть критика доказывает ошибочность ссылок на отцов церкви, но, раз такое представление, правильное или неправильное — все равно — сложилось, возможно ли было его игнорировать и презирать? Вот почему без малейшей улыбки или насмешки читаем мы рассказ иностранца о том, как иные носили за пазухой сбритую бороду, в надежде, что когда придет им смертный час, то их похоронят вместе с нею и тем дадут оправдаться перед лицом Вышнего Судии. Да, эти убеждения были их религией, и эту-то религию так оскорбляли! С чем они сжились, что стало для них священным, духовною потребностью, все это исчезало теперь навеки. Для человека сколько-нибудь убежденного, с самоуважением, легче перенести физическую боль, чем безнаказанно отдать на поругание свой нравственный мир, все то, в чем выражается его я. Сомнений, как поступить, не может быть в данном случае: вызванный на борьбу, человек с отчаянием безнадежности хватается за посильное оружие.
Говорят, московская старина не сумела отличить формы от содержания, судорожно ухватилась за бороду и кафтан, наивно веря в их душеспасительность. Но истинный трагизм положения в том и заключался, что за европейскою формою скрывалось, по мнению противников нововведений, самое омерзительное содержание. Позднейшие поколения разберутся (да и то с каким трудом! да и вполне ли?) в этом сложном вопросе, выделят здоровое зерно от ненужной примеси; пока же, в глазах громадного большинства, мероприятия Петра колебали самые основы церкви и государства. Антинациональный, неправославный характер этих мероприятий — вот коренная причина разлада. На ум приходила мысль о Гришке Отрепьеве, а уж что хуже Дмитрия Самозванца придумать мог русский народ?..
Петр Великий в оценке современников и потомства. СПб., 1912. С. 3-5.
