Два навыка мысли в России, две души

М. Горький

Я противопоставляю два различных мироощущения, два навыка мысли, две души.

<…> Неоспоримо, что внешние условия жизни Востока издревле влияли и все еще продолжают влиять на человека в сторону угнете­ния его личности, его воли. Отношение человека к деянию — вот что определяет его культурное значение, его ценность на земле <…>.

«Ум дряхлого Востока» наиболее тяжко и убийственно действует в нашей, русской жизни; его влияние на русскую психику неизмери­мо более глубоко, чем на психику людей Западной Европы. Русский человек еще не выработал должной стойкости и упрямства в борьбе за обновление жизни, — борьбе, недавно начатой им. Мы, как и жи­тели Азии, люди красивого слова и неразумных деяний; мы отчаян­но много говорим, но мало и плохо делаем, — про нас справедливо сказано, что «у русских множество суеверий, но нет идей»; на Запа­де люди творят историю, а мы все еще сочиняем скверные анекдоты.

У нас, русских, две души: одна — от кочевника-монгола, мечта­теля, мистика, лентяя, убежденного в том, что «Судьба — всем де­лам судья», «Ты на земле, а Судьба на тебе», «Против Судьбы не пойдешь», а рядом с этой бессильной душою живет душа славяни­на, она может вспыхнуть красиво и ярко, но недолго горит, быстро угасая, и мало способна к самозащите от ядов, привитых ей, отрав­ляющих ее силы.

Это слабосилие, эта способность легко разочаровываться, быстро уставать, объясняется, вероятно, нашим близким соседством с Ази­ей, игом монголов, организацией Московского государства по типу азиатских деспотий и целым рядом подобных влияний, которые не могли не привить нам основных начал восточной психики. Чисто восточное презрение к силе разума, исследования, науки привива­лось нам не только естественно, путем неотразимых влияний, но и намеренно, искусственно, домашними средствами. Мы слишком долго, почти до половины XIX века, воспитывались на догматах, а не на фактах, на внушении, а не на свободном изучении явлений бытия.

Уже с XIII века Западная Европа решительно и упорно присту­пила к поискам новых форм мысли, к изучению и критике восточного догматизма, а у нас в XVII веке требовалось, чтобы «никто из неученых людей в домах у себя польских, латинских, и немецких и люторских, и кальвинистских, и прочих еретических книг не имел и не читал. И таковые книги сжигать. Аще же кто явится про­тивен и оныя возбраняемые книги у себя коим ни будь образом окажет, да иных тому учить будет, и таковой человек без всякого милосердия да сожжется». В конце XV века вся Европа была по­крыта типографиями, везде печатались книги. Москва приступи­ла к этому великому делу в 1563 году, но, после того как были на­печатаны две книги — Апостол и Часослов, дом, где помещалась типография, ночью подожгли, станок и шрифты погибли в огне, а типографы со страха бежали в Литву. Естественно, что при таких условиях русский народ должен был отстать от Запада в своем ду­ховном росте, и естественно, что в нем должны были укрепиться начала Востока, обезличивающие душу. Эти начала вызвали раз­витие жестокости, изуверства, мистико-анархических сект — скопчества, хлыстовства, бегунства, странничества, и вообще стремление к «уходу из жизни», а также развитие пьянства до чу­довищных размеров.

<…> Есть и еще много особенностей в нашей жизни, в строе на­ших душ, и есть немало русских людей, которые полагают, что это наше особенное, самобытное имеет высокое значение, обещает нам в будущем всякие радости.

<…> Нам нужно бороться с азиатскими наслоениями в нашей психике, нам нужно лечиться от пессимизма — он постыден для молодой нации, его основа в том, что натуры пассивные, созерца­тельные склонны отмечать в жизни преимущественно ее дурные, злые, унижающие человека явления. Они отмечают эти явления не только по болезненной склонности к ним, но и потому, что за ни­ми удобно скрыть свое слабоволие, обилием их можно оправдать свою бездеятельность.

Натуры действенные, активные обращают свое внимание, глав­ным образом, в сторону положительных явлений, на те ростки доб­рого, которые, развиваясь при помощи нашей воли, должны будут изменить к лучшему нашу трудную, обидную жизнь.

Две души. 1915 // Сб. «Статьи», М., 1916. С. 188, 194-197.