Дух рабст­ва великого русского народа в XVI и XVII столетиях

Костомаров, Московское царство, Цитаты и извлечения для рефератов

Н. Костомаров

Все иностранцы поражались избытком домашнего де­спотизма мужа над женою. В отношениях между двумя полами русские видели одно животное влечение. В Мос­кве, замечает один путешественник, никто не унизится, чтоб преклонить колена пред женщиною и воскурить пред нею фимиам. По законам приличия, порожденным визан­тийским аскетизмом и грубою татарскою ревностию, счи­талось предосудительным даже вести с женщиною разго­вор. […] Русская женщина была постоянною невольницею с детства до гроба. В крестьянском быту хотя она находи­лась под гнетом тяжелых работ, хотя на нее, как на рабо­чую лошадь, взваливали все, что было потруднее: но, по крайней мере, не держали взаперти. У казаков женщины пользовались сравнительно большею свободою: жены ка­заков были их помощницами и даже ходили с ними в по­ходы. У знатных и зажиточных людей московского государства женский пол находился взаперти, как в мусуль­манских гаремах. Девиц содержали в уединении, укрывая от человеческих взоров; до замужества мужчина должен быть им совершенно неизвестен; не в нравах народа было, чтоб юноша высказал девушке свои чувства или испраши­вал лично ее согласия на брак. Самые благочестивые люди были того мнения, что родителям следует бить почаще де­виц, чтобы они не утратили своего девства. Чем знатнее был род, к которому принадлежала девица, тем более строгости ожидало ее: царевны были самые несчастные из русских девиц; погребенные в своих теремах, не смея по­казываться на свет, без надежды когда-нибудь иметь пра­во любить и выйти замуж, они, по выражению Кошихина, день и ночь всегда в молитве пребывали и лица свои умы­вали слезами. При отдаче замуж, девицу не спрашивали о желании; она сама не знала, за кого идет, не видела своего жениха до замужества, когда ее передавали в новое раб­ство. Сделавшись женою, она не смела никуда выйти из дома без позволения мужа, даже, если шла в церковь, и тогда обязана была спрашиваться. Ей не предоставлялось права свободного знакомства по сердцу и нраву, а если позволялось некоторого рода обращение с теми, с кем мужу угодно было позволить это, то и тогда ее связывали наставления и замечания: что говорить, о чем умолчать, что спросить, чего не слышать. В домашнем быту часто ей не давали права хозяйства, как уже сказано. Ревнивый муж приставлял к ней шпионов из служанок и холопов, а те, желая подделаться в милость господину, нередко перетол­ковывали ему в другую сторону каждый шаг своей госпо­жи. Выезжала ли она в церковь или в гости, неотступные стражи следили за каждым ее движением и обо всем пе­редавали мужу. Очень часто случалось, что муж, по наго­вору любимого холопа или женщины, бил свою жену из одного только подозрения. Даже и тогда, когда муж пору­чал жене смотреть за хозяйством, она была не более, как ключница: не смела ни послать чего-нибудь в подарок дру­гим, ни принять от другого, не смела даже сама без позво­ления мужа съесть или выпить. Редко дозволялось ей иметь влияние на детей своих, начиная с того, что знатной женщине считалось неприличным кормить грудью детей, которых поэтому отдавали кормилицам; мать впоследст­вии имела над ними менее надзора, чем няньки и дядьки, которые воспитывали господских детей под властию отца семейства. Обращение мужьев с женами было таково: пообыкновению, у мужа висела плеть, исключительно на­значенная для жены и называемая «дурак»; за ничтожную вину муж таскал жену за волосы, раздевал донага, привя­зывал веревками и сек «дураком» до крови — это называ­лось учить жену; у иных мужьев вместо плети играли ту же роль розги, и жену секли, как маленького ребенка, а у других, напротив, дубина — и жену били, как скотину. Такого рода обращение не только не казалось предосуди­тельным, но еще вменялось мужу в нравственную обязан­ность. Кто не бил жены, о том благочестивые люди гово­рили, что он дом свой не строит и о своей душе не радит, и сам погублен будет и в сем веце, и в будущем, и дом свой погубит. Домострой человеколюбиво советует не бить жены кулаком по лицу, по глазам, не бить вообще железным или деревянным орудием, чтоб не изувечить или не допустить выкидыша ребенка, если она беременна; он находит, чтоб бить жену плетью и разумно, и больно, и страшно, и здорово. Это нравственное правило пропове­довалось православною церковью, и самим царям, при венчании митрополиты и патриархи читали нравоучения о безусловной покорности жены мужу. Привыкшие к раб­ству, которое влачить суждено было им от пеленок до могилы, женщины не имели понятий о возможности иметь другие права и верили, что они, в самом деле, рождены для того, чтоб мужья их били, и даже самые побои считали признаком любви. (…) Женщины говорили: «Кто кого лю­бит, тот того лупит, коли муж не бьет, значит не любит»; пословицы эти и до сих пор существуют в народе, так же, как и следующая: «Не верь коню в поле, а жене на воле», показывающая, что неволя считаласьпринадлежностию женского существа. Иногда родители жены при отдаче ее замуж заключали письменный договор с зятем, чтоб он не бил жены. Разумеется, это исполнялось неточно. Положе­ние жены всегда было хуже, когда у нее не было детей, но оно делалось в высшей степени ужасно, когда муж, соскучив ею, заводил себе на стороне любезную. Тут не было конца придиркам, потасовкам, побоям; нередко в та­ком случае муж заколачивал жену до смерти и оставался без наказания, потому что жена умирала медленно и сле­довательно нельзя было сказать, что убил ее он, а бить ее, хотя по десяти раз на день, не считалось дурным делом. Случалось, что муж таким образом приневоливал ее всту­пить в монастырь, как свидетельствует народная песня, где изображается такого рода насилие. Несчастная, чтобизбежать побоев, решалась на самовольное самозаключе­ние, тем более, что и в монастыре ей было больше свобо­ды, чем у дурного мужа. Если бы жена заупрямилась, муж, чтоб разлучиться с немилою-постылою, нанимал двух-трех негодяев лжесвидетелей, которые обвиняли ее в прелюбодеянии; находился за деньги и такой, что брал на себя роль прелюбодея: тогда жену насильно запирали в монастырь.

Не всегда, однако, жены безропотно и безответно сносили суровое обращение мужьев и не всегда оно оставалось без наказания. Иная жена, бойкая от приро­ды, возражала мужу на его побои бранью, часто непри­личного содержания. Были примеры, что жены отравляли своих мужьев, и за это их закапывали живых в землю, оставляя наружи голову и оставляли в таком положении до смерти; им не давали есть и пить, и сторожа стояли при них, не допуская, чтоб кто-нибудь из сострадания не покормил такую преступницу. Прохожим позволялось бросать деньги, но эти деньги употреблялись на гроб осужденной или на свечи для умилостивления Божия гнева к ее грешной душе. Впрочем, случалось, что им оставляли жизнь, но заменяли смерть вечным жестоким заточением. Двух таких преступниц за отравление мужь­ев держали трое суток по шею в земле, но так как они попросились в монастырь, то их откопали и отдали в монастырь, приказав держать их порознь в уединении и в кандалах. Другие жены мстили за себя доносами. Как ни безгласна была жена пред мужем, но точно также были безгласны мужья пред царем. Голос жены, как и голос всякого, и в том числе холопа, принимали в уваже­ние, когда дело шло о злоумышлении на особу царского дома или о краже царской казны. Иностранцы рассказы­вают замечательное событие: жена одного боярина по злобе к мужу, который ее бил, доносила, что он умеет лечить подагру, которою царь тогда страдал; и хотя боя­рин уверял и клялся, что не знает этого вовсе, его истязали и обещали смертную казнь, если он не сыщет ле­карства для его величества. Тот в отчаянии нарвал каких попало трав и сделал из них царю ванну; случайно царю после этого стало легче и лекаря еще раз высекли за то, что он, зная, не хотел говорить. Жена взяла свое. Но еще случалось, что за свое унижение женщины отомща­ли обычным своим способом: тайною изменою. Как ни строго запирали русскую женщину, она склонна была к тому, чтоб положить мужа под лавку, как выражались в тот век. Так и быть должно. По свойству человече­ской природы, рабство всегда рождает обман и ковар­ство. Часто женщина напивалась пьяна и тогда, если только представлялся случай, предавалась первому мужчине. […]

Хотя блудодеяние и преследовалось строго нравствен­ными понятиями, и даже в юридических актах блудники помещались в один разряд с ворами и разбойниками, но русские мужчины предавались самому неистовому раз­врату. Очень часто знатные бояре, кроме жен, имели у себя любовниц, которых доставляли им потворенные ба­бы, да сверх того не считалось большим пороком пользо­ваться и служанками в своем доме, часто насильно. По известиям одного англичанина, один любимец царя Алек­сея Михайловича завел у себя целый гарем любовниц, и так как его жена была этим недовольна, то он почел луч­шим отравить ее. Вообще же мужчине и не вменялся раз­врат в такое преступление, как женщине. Многие, чувст­вуя, что они грешат, старались уменьшить тяжесть греха сохранением разных религиозных приличий, например, снимали с себя крест и занавешивали образа, готовясь к грешному делу. […]

Женщина получала более уважения, когда оставалась вдовою и притом была матерью. Тогда как замужняя не имела вовсе личности сама по себе, вдова была полная госпожа и глава семейства. Личность вдовицы охраня­лась религиозным уважением. Оскорбить вдовицу счита­лось величайшим грехом. «Горе обидящему вдовицу, — говорит одно старое нравоучение. — Лучше ему в дом свой ввергнуть огонь, чем за воздыхания вдовиц быть ввержену в геенну огненную». Впрочем, как существу слабому, приученному с детства к унижению и неволе, и тут не всегда приходилось ей отдохнуть. Примеры не­почтения детей к матери были нередки. Бывало, что сы­новья, получив наследство после родителя, выгоняли мать свою, и та должна была просить подаяния. Это не всегда преследовалось, как видно из одного примера XVIвека, где выгнанной матери помещиков царь прика­зал уделить на содержание часть из поместьев ее мужа, но сыновьям, как видно, не было никакого наказания. Иногда же, напротив, овдовевшая поступала безжалост­но с детьми, выдавала дочерей насильно замуж, бросала детей на произвол судьбы и т.п.

Между родителями и детьми господствовал дух рабст­ва, прикрытый ложною святостью патриархальных отно­шений. Почтение к родителям считалось по нравственным понятиям ручательством здоровой, долгой и счастливой жизни. О том, кто злословит родителей, говорилось: «Да склюют его вороны, да съедят его орлы!» Была и есть в Руси пословица: «Отчая клятва иссушит, матерняя искоре­нит». Впрочем, отец, как мужчина, и в детском уважении пользовался предпочтением. «Имей, чадо, — поучает отец сына, — отца своего, аки Бога, матерь свою, аки сам се­бе». Несмотря на такие нравственные сентенции, покор­ность детей была более рабская, чем детская, и власть родителей над ними переходила в слепой деспотизм без нравственной силы. […] «В Московии, — говорит один иностранец, — нередко можно встретить, как сын смеется над отцом, дочь над матерью». Грубые привычки усваива­лись ими с малолетства и сопровождали их до старости.

Очерк домашней жизни и нравов великого русского народа в XVI и XVII столетиях. СПб., 1860. С. 103-110.

Миниатюра: В.Г.Перов «Спящие дети»