Преступленя и наказания в эпоху Российской империи

Михайловский, Российская империя, Цитаты и извлечения для рефератов

Н. Михайловский

В конце сороковых годов судился помещик Дмитрий Труби­цын <…>. Одного крестьянина обокрали, и Трубицын подозре­вал в этом крестьян же Никитина и Федорова. Чтобы добиться от них сознания, Трубицын приказал приказчику своему, бывшему в годовом отпуске рядовому лейб-гвардии Семеновского полка Петру Дмитриеву вешать каждого из них порознь на переклади­не каретного сарая за палец до тех пор, пока не сознаются в кра­же. Посему Дмитриев, приведя Никитина в каретный сарай, привязал там к указательному его пальцу правой руки пропущен­ную через перекладину ременную свору и с помощью дворового человека Николая Игнатьева подтягивал его кверху более двух часов времени. Дмитриев, вымогая сознание, бил Никитина по лицу.

<…> Точно так же было вынуждено сознание и у Федорова, с тою только разницей, что его вешали на гитарной струне <…>. Прекрас­ный слабый пол в лице супруги Трубицына не оказал в этом деле особенной мягкости: г-жа Трубицына посылала свою служанку в сарай смотреть на истязание, говоря, что она будет с подвластными ей женщинами поступать точно так же.

Любопытно следить за тенью, которая ложится в этих делах от помещиков на крестьян. Крепостные <…> обращаются в совершен­ных зверей, и позорная в глазах народа роль палача исполняется ими беспрекословно. Они прячут от следователей те самые цепи и рогатки, которые носили на своих шеях.

<…> Людям дают по 500 розог за то, что во фронте у солдата вы­совывается портянка из сапога; разорванные чехлы и неисправные шинели ведут людей на каторгу… Наши поздние скептические по­томки не поверят нашим рассказам, а между тем этот период очень четко записан на спинах солдат. И только такой страшный удар, как Крымская кампания, мог заставить нас несколько очнуться и при­близиться к пониманию той простой истины, что машина всегда и во всем машина.

Систематически, с детства, в военно-учебных заведениях всех сортов гнули и жали молодую душу, подсовывая ей все одну и ту же пищу. И черствела, и черствела молодая душа, грубела и грубела шкура до тех пор, пока ее уже не мог пробить никакой стон, пока ей не становились недоступными никакая человеческая мысль и ника­кое человеческое чувство.

Казалось бы, что человек, вынесший сам горе и побои, не пой­дет их раздавать другим. Так оно обыкновенно и бывает с людь­ми, но не так бывает с машинами. Молот бьет наковальню, — пе­рекуйте молот в наковальню, а наковальню в молот, — и работа не остановится. Замечено, что солдаты, дослужившиеся до офи­церского чина и получившие возможность расправы, отличаются особенною жестокостью. И у кого повернется язык обвинить их за это.

Преступление и наказание. (1869) // Соч. в 2 т. СПб., 1896. Т. 2. С. 29, 59.