Пражская весна 40 лет спустя

Аудио-лекции, Новости

С. БУНТМАН: Это программа, совместная с журналом «Знание — Сила», мы каждую неделю по субботам собираемся и рассматриваем исторические события, исторических деятелей и какие-то делаем для себя выводы. Вот сейчас буквально, в эти дни, мы отмечаем 40-летие входа советских войск и войск Варшавского договора в Чехословакию. И сегодня самое время рассмотреть и истоки Пражской весны, что это такое было и почему была такова реакция СССР и какие мы выводы можем сделать из этих событий 40-летней давности. Галина Павловна Мурашко. Здравствуйте!

Г. МУРАШКО: Добрый день.

С. БУНТМАН: Я думаю, что мы начнём сначала, что такое Пражская весна? Почему в Чехословакии? Какова была реакция и Советского Союза на эти удивительные события, которые происходили в Праге в 60-х годах?

Г. МУРАШКО: Хорошо. Я постараюсь ответить так, как я думаю, совершенно искренне и совершенно опираясь и строя свои выводы на том материале, с которым мне удалось познакомиться в течение последних двух лет работы. Как определить Пражскую весну? Её, наверное, следует определить так: это была попытка изменить тоталитарную модель социализма, утвердившись в регионах Восточной Европы после перехода этих стран в сферу влияния Советского Союза после Второй мировой войны.

С. БУНТМАН: Это оформлялось в основном в конце 40-х.

Г. МУРАШКО: Оформление этой модели закончилось к 1953 году. Мы считаем, что эта модель в её таком виде, которая существовала, она завершила своё складывание к 1953 году. Предполагалось, что реформирование её через развитие демократических общественных институтов в рамках социалистического строя. Ни о какой контрреволюции, ни об изменении строя речи в Чехословакии тогда не шло.

С. БУНТМАН: В отличие от Венгрии 1956 года.

Г. МУРАШКО: Вы знаете, Венгрия 1956 года — это очень сложное явление. Там, действительно, получилось то кровавое выступление, которое не было характерно для Праги. Это резко разводит события Венгрия и события Чехословакии. Чёткая грань проходит. Это понимали даже компартии Западной Европы, когда они дискутировали вопрос о возможности созыва международного совещании коммунистических и рабочих партий в июле 1968 года в Праге с тем, чтобы защитить пражских реформаторов, и они указывать на это очень существенное развитие ситуации в Праге и Будапеште.

С. БУНТМАН: Когда начались реформы и кто их производил в Чехословакии?

Г. МУРАШКО: Во-первых, я думаю, почему это начинается в Чехословакии? Это начинается именно там потому, что Чехословакия была из всех стран региона промышленно наиболее развитой, наиболее связанной с общемировым развитием по своему стандарту, по жизненному уровню, по развитию промышленности, развитию демократических институтов. Это была единственная страна в регионе, где до войны существовал демократический режим, основанный, как мы помним, Масариком на его гуманизме, на принципах гуманизма Масарика, принципах заботы о малом человеке.

Поэтому неудивительно, что в этой стране быстрее, раньше, чем в других странах выступили те негативы тоталитарной системы и стали тормозить общественное развитие этой страны, породив и у части партийной элиты, и особенно, в интеллектуальных кругах Чехословакии стремление найти ответ на вопрос. А ответ искался в одном — в демократизации. И осознание необходимости проведения демократических общественно-политических реформ, оно охватило очень широкие слои чешского и словацкого общества.

Если говорить о том, какое поколение выступило с этой идеей, я бы сказала так: это поколение, которое вступило в общественную жизнь в первые послевоенные годы, поколение, которое пришло в компартию в 1946, в 1947, в 1948 годах. И при этом любопытно отметить, что их толкало в компартию в 1945 и 1946 году? Есть очень интересные мемуары Честмира Цисерша, одного из самых активных участников, одного из идеологов реформаторского движения. Я просто позволю себе процитировать вам это очень любопытное заявление, признание.

«Вместе с восхищением успехами советских войск, взявших Берлин, в сознании чешских людей укрепилась мысль о преимуществах советской системы. Именно такой, какой она была и подавалась нашей пропагандой. Жаль, но мы исходили из иллюзий и неполных представлений о ней из реальностей советской жизни. Её деформированную основу мы тогда еще не знали»

С. БУНТМАН: А как события 50-х годов в Советском Союзе, 20 съезд, начало 60-х, 22 съезд. Как это повлияло на чехов и словаков?

Г. МУРАШКО: 20 съезд, как рассматривают сами чешские исследовали, и в том числе участники этого самого реформаторского движения, теперь уже пожилые люди, они считают, что это дало толчок. Они очень высоко ценили Хрущёва за развенчание культа личности, потому, что это дало толчок к движению по преодолению тех репрессий, которые были проведены в Чехословакии в 1949 — 1953 годах. Они охватили довольно широкий круг партийной общественности и плюс, они ещё осуществлялись с помощью наших советников. Но это особая тема, о ней можно говорить много и материалы такие есть. Но они дали толчок этому развитию.

22 съезд усилил вот это движение к реформам. Я даже когда знакомилась с этими материалами, я не ожидала, что это примет характер такой массовости, потому, что если посмотреть выступление чешских журналистов, словацких журналистов, писателей между 20 и 22 съездами, они все обращены к одному — к демократизации. Поэтому истоки нужно искать там. И сами чехи признают, что истоки лежат в 20 и 22 съездах, особенно в 22-ом. Но, вместе с тем, нельзя не замечать то, что силы, которые отстаивали старые позиции, тот же навод на его окружение, они попытались, особенно после 20 съезда это было заметно, притормозить это движение.

И здесь начинается расщепление внутриправящей элиты, одни выступают за активное продвижение реформ, другие — притормозить их. Здесь начинается тот раскол, который мы наблюдали.

С. БУНТМАН: Вот середина 60-х годов. В Советском Союзе смещают Хрущёва, приходит новое руководство. Что делается в Праге?

Г. МУРАШКО: В Праге уже в начале 60-х годов, особенно среди экономистов, началось движение за разработку экономических реформ системы нового управления промышленностью, народным хозяйством и т.д. Пытались они разработать, включить рыночные механизмы. В этом они видели ключ к решению проблемы. Разработчиком этого выступала группа экономистов, во главе с Отто Шиком. Как пишет сам Отто Шик, для них толчком стала публикация статьи Либермана в газете, по-моему, в «Правде», где он поставил вопрос о рыночных отношениях. К этому времени, к октябрю 1964 года, когда у нас проходит Октябрьский пленум, в Праге закончено формирование этой группы и она приступила к разработке поиска новой системы управления.

У нас начинается откат, а у них в это время начинается активная разработка реформационных идей.

С. БУНТМАН: При достаточно консервативном руководстве партии.

Г. МУРАШКО: Которое нужно все время толкать и пробивать. Дело в том, что Шик был знаком с Наводным по концлагерю. Ему иногда говорили: «Слушай, Отто, ну сходи к Антонину, поговори с ним, чтобы продвинуть ту или иную идею». Он говорил, что очень трудно пробить, потому, что он не понимает сути экономических реформ, которые необходимы стране. Я не буду приводить цитаты, которые приводил Отто Шик, но эта группа работала. Причём, они говорят, что они работали в хорошем контакте и с венгерскими экономистами, и с советскими. Это движение было общим. У одних быстрее, у других медленнее, но оно было общим движением к смене модели. Вот это мне кажется очень важно отметить.

С. БУНТМАН: Следующее, что у нас происходит. Следующее уже событие начинают эти идеи овладевать умами и представляются руководству в критической форме.

Г. МУРАШКО: Совершенно точно. Первая критика, резкая критика прозвучала, первый сигнальчик тов. Наводному был на 13 съезде партии, это июнь месяц 1966 года. Шик записался в прения, ему дали слово последнему. Тогда его предложение не попадает в решение съезда. Он выступил с очень резкой речью, ждали все делегаты съезда, потому, что это выступление было концентрированным выражением политики той группы партийной элиты, которая выступала за реформы. И он предложил провести, он констатировал, что у партии нет программы реформ, что партии нужно провести анализ и выработать проекты демократического государственного управления. Это что значит? Что за этим стояло?

Наводный совмещал две функции: функцию президента, государственная власть, и функцию первого секретаря. Речь шла, по существу, о том, чтобы эти функции развести. Вот что такое демократическое было… И вот здесь это вызвало большую настороженность, эти требования либерализации, демократизации, свободы, с которыми выступали, вызвали озабоченность присутствовавшего на съезде Леонида Ильича Брежнева. Александр Бовин в своих мемуарах пишет, что Брежнев вернулся к этой идее, которая высказывалась на 13 съезде КПЧ, позже, в Москве, когда они работали над каким-то документом. Он сказал, что не понимает, какие претензии идут к Наводному. Говорят о какой-то свободе, демократии, либерализации. Нам бы себя от этого оградить надо.

То есть, здесь он-то, если Наводный не совсем уловил, то он-то уловил опасность.

С. БУНТМАН: Уловил опасность, поскольку в Советском Союзе только что произошло разделение должностей, но ни к какой демократизации это не вело. Только что было при смещении Хрущева, было упразднено совмещение постов председателя Совета Министров и тогда первого секретаря ЦК КПСС. То есть, он понял суть, понял, что здесь речь идёт вовсе не о формальных каких-то разъединениях постов.

Г. МУРАШКО: Да. И поэтому, когда в 1967 году это движение реформаторов стало нарастать и чётко обнаружились три течения, которые потом объединятся к концу 1967 года, к октябрьскому, декабрьскому, ноябрьскому Пленуму. Это было движение сторонников экономических реформ, соединились активно писатели чешские, словацкие, был съезд чехословацких писателей, которые выступили с очень резких позиций против жестких идеологических установок и зажима критики. И словацкий национальный вопрос. Вот здесь возникает. Конституция 1960 года лишила словаков тех ростков элементарной автономии, которые были. А ведь они записывали в Кошинской программе 1945 года в отношении двух народов. От этого положения ничего не оставалось.

И словаки выступали активной силой за федерализацию страны, добиваясь федерализации в очень широком понимании. И вот на январском Пленуме 1967 года, он декабрьско-январский Пленум, выступил зачинщиком первый секретарь словацкой компартии Александр Дубчек, и его поддержали. И пост был разделён.

С. БУНТМАН: Ну что ж, мы продолжим. Мы сейчас прервёмся на Новости, а потом сразу продолжим программу «Не так». Мы говорим о Чехословакии 1968 года и Галина Мурашко у нас в гостях. Прервёмся и продолжим.

НОВОСТИ

С. БУНТМАН: Мы продолжаем нашу программу, совместную с журналом «Знание — Сила». Чехословакия 1968 год, 40 лет спустя. Галина Мурашко. Мы продолжаем наш разговор. Мы остановились уже в самом начале 1968 года и начинается уже не зима, а весна.

Г. МУРАШКО: Да. Начинается весна. Первым секретарем компартии Чехословакии избирается Александр Дубчек. Его окружение составляют люди, которые выступают за последовательное проведение реформ. Здесь я бы назвала таких деятелей, как Честмир Цисерш, как Смурковский, как Млынарш, известный российским слушателям, как человек, закончивший Московский Университет, учившийся вместе с М.С. Горбачёвым. И выступавший в этом движении реформаторском одним из авторов программы, которая называется «Программа действия КПЧ». Это первый программный документа после январского Пленума.

В чем суть этого документа? Суть в том, что здесь был предложен ряд мер, которые открывали пути к демократизации. Что, прежде всего, предполагалось? Я очень коротко сформулирую, чтобы было понятно, почему это вызвало соответствующую реакцию у наших лидеров. В качестве первых шагов предполагалось ликвидировать верховенство партии в сфере экономики, т.е. передать государству руководство экономикой. Открыть путь к плюрализму мнений через отмену цензуры и реализовать новую концепцию национального фронта, т.е. создать большую коалицию всех политических партий и организаций. Таким образом, это означало — изменить формы и методы реализации ведущей роли коммунистической партии в новой политической модели социализма.

С. БУНТМАН: То есть, КПЧ уже не становилась ведущей, направляющей, главной, единственной и неповторимой силой.

Г. МУРАШКО: Которая контролировала всё, вплоть до бывших союзнических партий, потому, что мне самой приходилось видеть документы в пражском архиве социалистической партии, там предписывалось, что публиковать в их газетах. То есть, всё контролировалось. Роль резко понижалась. Нужно было искать новые контактов и руководства обществом. В советском руководстве, где подавляющая часть политиков были представлены лицами, которые политически сформировались в обстановке массовых репрессий 30-х годов и единовластной власти Сталина, отказ от властной монополии коммунистов приравнивался к демонтажу социализма.

С. БУНТМАН: А разве какое-нибудь новое молодое поколение, тогда уже постепенно отведенное от дел, это примерно то же поколение по возрасту, которое проводило в Чехословакии реформы. Шелепин.

Г. МУРАШКО: Они другие. Они совершенно иные. Они по менталитету иные. Это были люди совершенно иного склада. А здесь… Посмотрите, кто был. Шелепин, Шелест, Подгорный, Громыко, Косыгин. Когда я смотрела на книгу Арбатова «Мой ХХ век. Свидетельство очевидца». Великолепная книга, можно посоветовать нашим читателям посмотреть эту книгу. Там ясно показано, что эти люди были ограничены в своём понимании роли партии и всё сводили к этой роли этой верхушки в партии. Мне кажется, прав был Честмир Цисенш, который в докладе на 150-летии Маркса в мае 1968 года сформулировал одну весьма неприятную для нашей страны проблему.

Он поставил вопрос о том, что идея диктатуры пролетариата была трансформирована, переродилась из идеи диктатуры пролетариата в идею диктатуры партии, а после диктатуры партии — диктатура партийной верхушки, партийной группы, опирающейся на властные структуры. Вот к чему свелось. Вот за это Цисенш получил четкий ярлык в наших партийных инстанциях, ярлык ревизиониста, с которым полемизировал наш теоретик Константинов. Это была публичная полемика в мае-июне 1967 года.

Я хочу сказать, что поэтому, когда думают над тем, когда зародилась идея вооружённого вторжения, почему они оценили это как контрреволюцию? Арбатов, я позволю себе процитировать его. Он анализируя развитие и процесс отхода советского руководства от линии 20, 22 съезда партии, брежневского руководства, он пишет: «Негативное, даже враждебное отношение нашего руководства к событиям в Чехословакии формировалось, как представляется, не в июле и не в августе, и даже не в мае, а скорее в январе 1968 года. Враждебность в силу сугубо внутренних причин, нежелание идти путем перемен вызывал сам курс реформ, на который вставала Чехословакия».

С. БУНТМАН: То есть, уже в начале года уже серьёзно рассматривалось и военное решение.

Г. МУРАШКО: А вот в апреле, когда на пленуме КПЧ была принята эта программа действий, буквально несколько дней спустя Генштаб закончил разработку вторжения войск в Чехословакию.

С. БУНТМАН: Об этом есть достоверные сведения?

Г. МУРАШКО: Об этом свидетельствует генерал Армии Майоров в книге «Вторжение в Чехословакию, 1968 год». Причём, он пишет, что подавление контрреволюции, я процитирую, «завершил разработку плана Генштаб, введение войск на территорию Чехословакии с целью подавления, а при необходимости и уничтожения контрреволюции на её территории». Это ещё не политическое решение.

С. БУНТМАН: Нет ещё.

Г. МУРАШКО: Это стратегическая, эти решения можно было разрабатывать очень много. Оно будет принято позже, политическое решение, 19 августа. И вот когда мы задумываемся, почему такой вот зазор образовался? Четыре месяца проходит до 18 августа, пока будет принято это политическое решение. Мне кажется, что этот почти четырехмесячный разрыв был обусловлен одним ещё очень мало исследованным фактором, отношением коммунистического отношения в Европе к Пражской весне. Этот фактор почти не исследован, сейчас появляются первые документы, которые, может быть, будут опубликованы. Знакомясь с ними, я увидела, что далеко не все партии разделяли позиции Москвы и поддерживающих ее союзников по Варшавскому пакту.

Французская, итальянская компартии очень следили за тем, что делается в Праге. Следила и демократическая общественность этих стран. Вы знаете, я вам попробую процитировать одно интересное высказывание редактора французского журнала «Демократии нувель» сказанное в беседе с одним из представителем ЦК КПЧ. «Если вам это удастся (в смысле реформы), то это будет иметь огромное значение для Франции и всей Западной Европы, которая теперь тоже ищет выход из своих экономических и социальных проблем». Вспомните забастовки. Они искали тоже выход. Искали другую форму, другую модель социализма.

С. БУНТМАН: Конечно! Социалистические предложения, не связанные с советизацией.

Г. МУРАШКО: Именно так!

С. БУНТМАН: Это было важно для европейских коммунистов тоже. Но вот смотрите, здесь, как классический сценарий — расколоть изнутри и помочь извне. Это предложение, этот план в Праге существовал.

Г. МУРАШКО: Существовал, потому, что ЦК КПЧ при том, что верхушка, руководство принадлежало Дубчеку и его соратникам, были люди, которые выступали против реформ. И когда начались переговоры, уговоры этого руководства на встречах в Варшаве, так называемые здоровые силы, это можно назвать их просто, они были все членами ЦК, старого. Алоиз Индра, Драгомир Конглир, Капек, Ольдриш Феско и Василь Биляк. Это секретарь ЦК словацкой компартии. Они передали просьбу ввести войска для защиты от контрреволюции. Они чётко отделяли себя от реформаторов. Такое письмо было передано в переговорах. Хотя нашему партийному аппарату, консультантам ЦК, тому же Бовину, Арбатову, было ясно, что дело идёт к вторжению войск. Повод нужен был.

И такой план был выработан вместе с этими здоровыми силами. Сначала это письмо с обращением было написано этими пятью лицами. Далее было этой же пятеркой предложено, чтобы согласовать дату вступления войск с их выступлением на Пленуме или не Президиуме ЦК. План был такой: 20 числа на Президиуме ЦК эта пятерка потребует отзыва Дубчека. Попытается снять его, получив поддержку в виде подписей, обещали чуть ли не 50-90 подписей членов ЦК, правительства и т.д. То есть, создать видимость массовости поддержки этой группы. И они давили, как пишет Бовин, они очень активно давили на наше руководство. Наконец, это было согласовано. Действительно, всё идет по плану.

Собирается Президиум ЦК, обсуждает вопросы подготовки. Почему торопилась наша сторона? Чехи и словаки готовили 14 съезд партии, который должен был утвердить новую программу действий. И не допустить этого съезда, это была заинтересована и наша сторона, и эти здоровые силы. Плюс, конечно, наше посольство. Здесь вина посольства нашего вне объективной информации, как потом окажется, была большая. Идёт заседание. Индра Кольдер Капек ставит вопрос о смещении Дубчека, и президиум ЦК не поддержал. Их 11 членов Президиума ЦК, 4 человека голосовали за смещение Дубчека и 7 человек голосовали против.

Это происходит в момент, когда высаживается наш десант. И здесь срывается тот вариант, который был проигран и опробован в свое время в Венгрии, формирование рабочего правительства и приглашение войск этим новым легитимным правительством. Этого не получилось. Власть осталась на местах. И более того, как свидетельствуют те же мемуары Цисерша, они успели составить, писали обращение к народу и успели передать это обращение к народу о вступлении войск в самый последний момент, когда пражане уже знали. А дальше уже пошли аресты.

С. БУНТМАН: Уже начались жесткие действия?

Г. МУРАШКО: У них что сорвалось? Вместо переговоров с правительством дружественным, им нужно уговорить было это правительство. И переговоры в Москве — это особая статья, об этом мы разговаривать даже не будем.

С. БУНТМАН: Но об этом много уже написано.

Г. МУРАШКО: Да. И так же, как готовились войска, как вступали войска, все известно. Но надо говорить о том, что последовало потом. Примерно в 1970 году избирается Дубчек, Гусак, и начинается страшный период. Который по разрушительной силе той политики, которая проводилась партией, это превосходит даже наши репрессии 1937 года. Потому, что, посмотрите, я вам приведу цифры. Из партии в 1,5 млн было исключено… 150 тысяч ушли сами. И ещё 350 тысяч. Треть партии была исключена, членов партии. Причем. Это было не просто рядовые члены партии, это была думающая, мыслящая элита. Я могу сказать, я историей занимаюсь очень давно. Среди этих исключенных людей у меня много друзей, с которыми эти тяжелые 20 лет я все время поддерживала связь. Мой учитель, я назову его, это Антонин Вацлаву, историк. Я его считаю своим учителем. Если бы не он, я бы как историк не состоялась.

Он был депутат Высочанского съезда, нелегального съезда. Его исключили из партии. Он был участником антифашистского движения, он был в коммунистическом антифашистском движении. Его исключили из партии, не учитывая это. Он остался без работы, сняли с работы, и он вынужден был первое время работать асфальтёром. Ему было около 50 лет. И вот таких людей можно назвать десятками.

С. БУНТМАН: То есть, вычищена была партия?

Г. МУРАШКО: Партия была вычищена от любой попытки реформирования. И эти люди оказались… Это нужно было иметь ещё гражданское мужество, чтобы в таких условиях не деградировать интеллектуально. Кто такие Ганзелка и Зигмунд Вы знаете?

С. БУНТМАН: Конечно.

Г. МУРАШКО: А Вы знаете, что они писали анализ состояния советской экономики Брежневу в 1966 году? Они написали этот анализ. Его здесь препарировал аппарат и это было ближе к 1968 году. И они были провозглашены врагами Советского Союза.

С. БУНТМАН: Я очень хорошо помню, как всё исчезло. Помните, сколько было передач? И как ничего не стало!

Г. МУРАШКО: Пустота! И Вы понимаете, их исключили из партии, и того и другого. Запретили публиковать книги. Кем они работали? Один из них перебивался случайной работой, а другой работал садовником в Праге 20 лет. И таких людей десятки, учёных. Я знаю, мой приятель тоже, он тоже зарабатывал средства для существования мытьем окон и написал великолепную книгу о Наполеоне. Они не опустились, они выжили.

С. БУНТМАН: Сейчас очень добрые граждане скажут: «Вот видите, как всё гуманно? Их же не расстреляли!»

Г. МУРАШКО: Я считаю, что это не гуманно. Это не просто на них распространялось, это распространялось на членов их семьи. Например, у Цисерша дочь не могла окончить институт. Внучка не могла поступить в гимназию. Это шло на потомков.

С. БУНТМАН: И потом, очень важно сделать из этого выводы. Когда не получился тот сценарий, о котором мы говорили, и когда не получили сразу опору на некие силы, которые приглашали спасти войска Варшавского договора социализм в Чехословакии, тут же появились и радиопередачи, и телевизионные, и рассказы об ужасном Бундесвере, который должен быть войти в Чехословакию, если бы не вошла туда советская армия. Все эти рассказы, страшные рассказы о чехословацкой контрреволюции, это была, может быть, в 1980 году, когда польская солидарность появилась такого же рода, появились разговоры. Но там не случилось вторжение. Это, наверное, последнее и как ни удивительно, 40 лет спустя, и даже в вопросах слушателей, которые есть в Интернете, это повторяется. Повторяют те доводы о том, что пытались Чехословакию оторвать, захватить.

Г. МУРАШКО: Нет, это абсолютно не подтверждается источниками. Более того, я Вам скажу так. Я изучала прессу американскую, и там понимали, что вмешиваться не надо. Они очень хорошо это продвигали в своих газетах. Они наблюдали, как написано в одном обзоре, реформируют. Если чехи уступят, то значит коммунизм не реформируемый. Так писал один обозреватель. А если чехи не уступят, то мы можем тогда ждать изменений и внутри системы Советского Союза. Стремление заставить чехов уступить, это было смыслом нашей политики, дожать их до конца. И это сделали. Сделали постепенно, руками Гусака, провели нормализацию. Мне кажется, здесь в значительной мере большую роль в этом, что Гусак взял на себя эту роль, играл вопрос решения национального словацкого вопроса, стремление добиться федерализации.

Когда я разговаривала со своими друзьями, они мне говорили, что наиболее жесткие меры по репрессированию этих реформаторов были в Чехии, а не в Словакии. Мне говорили, что если бы мой учитель был в Словакии, он бы не был исключен из партии, он участник антифашистского движения.

С. БУНТМАН: Да, там был такой элемент, в конце концов получилось так, что полное ощущение того, что коммунизм больше не реформируемый никак, что с ним ничего не получится. Сама дискредитация идеи произошла. Социалистический элемент — это важный элемент общественной жизни, что его полная дискредитация — это тоже неправильно. Но сами виноваты.

Г. МУРАШКО: Мы не можем исключить вот эту вот идею социализма, как гуманного строя. Мы не можем ее вычеркнуть из жизни, то, чего искали чехи, они искали, пытались найти гуманную модель социализма. Цисершер недавно прислал своё вступление к книге в 1968 году выходящей в Венгрии, и он пишет, что наша задача — показать, что идеи гуманизма и социализма не должны исчезнуть.

С. БУНТМАН: Я бы попросил Вас, Галина Павловна, порекомендовать. Вы говорили, что сейчас вышла книга.

Г. МУРАШКО: Это я хочу сказать особо.

С. БУНТМАН: Скажите слушателям, потому, что слушатели интересуются, что можно почитать.

Г. МУРАШКО: Дорогие слушатели! Только что вышла книга советского журналиста, русского журналиста Леонида Шинкарёва. «Я это всё хотел бы забыть». Это о 1968 годе в Праге. Написана она на материалах, собранных этим журналистом в течение 40 лет. Это интервью, разговоры с разного рода лицами. Причем, это все построено, плюс еще нанизано на переписку Шинкарёва с Ганзелкой и Зигмундом. До последних их дней.

С. БУНТМАН: Так что, ищите книжку. Я точно не могу сказать, где ее можно купить, но она вышла. Спасибо большое, Галина Павловна. Это была программа «Не так». Галина Павловна Мурашко. Мы вспомнили события 1968 года и постарались об этом задуматься.