Красненское сражение под началом фельдмаршала Кутузова

Л. Толстой

После столкновения при Вязьме, где Кутузов не мог удержать свои войска от желания опрокинуть, отрезать и т.д. дальнейшее движение бежавших французов и за ними бежавших русских, до Красного, происходило без сражений. Бегство было так быстро, что бежавшая за французами русская армия не могла поспевать за ними, что лошади в кавалерии и артиллерии становились и что сведения о движении французов были всегда невер­ны.

Люди русского войска были так измучены этим не­прерывным движением, по сорок верст в сутки, что не могли двигаться быстрее.

Чтобы понять степень истощения русской армии, надо только ясно понять значение того факта, что по­теряв ранеными и убитыми во все время движения от Тарутина не более пяти тысяч человек, не потеряв сотни людей пленными, армия русская, вышедшая из Тарутина в числе ста тысяч, пришла к Красному в числе пятиде­сяти тысяч.

[…] Кутузов знал не умом, или наукой, а всем рус­ским существом своим, знал и чувствовал то, что чув­ствовал каждый русский солдат, что французы побеж­дены, что враги бегут, и надо выпроводить их; но вместе с тем он чувствовал, заодно с солдатами, всю тяжесть этого, неслыханного по быстроте и времени года, похода.

[…] 5 ноября был первый день так называемого Красненского сражения. Перед вечером, когда уже после многих споров и ошибок генералов, заведших не туда, куда надо; после рассылок адъютантов с противуприказаниями, когда уже стало ясно, что неприятель везде бежит, и сражения не может быть и не будет, Кутузов выехал из Красного и поехал в Доброе, куда была пе­реведена в нынешний день главная квартира.

День был ясный, морозный. Кутузов с огромной сви­той недовольных им, шушукающихся за ним генералов, на своей жирной белой лошадке ехал к Доброму.

[…] Он недовольно щурился и внимательно и при­стально вглядывался в те фигуры пленных, которые представляли особенно жалкий вид. Большая часть лиц французских солдат были изуродованы отмороженными носами и щеками, и почти у всех были красные, рас­пухшие и гноившиеся глаза.

Одна кучка французов стояла близко у дороги, и два солдата — лицо одного из них было покрыто болячка­ми — разрывали руками кусок сырого мяса. Что-то было страшное и животное в том беглом взгляде, кото­рый они бросили на проезжающих, и в том злобном выражении, с которым солдат с болячками, взглянув на Кутузова, тотчас же отвернулся и продолжал свое дело.

Кутузов долго внимательно поглядел на этих двух солдат; еще более сморщившись, он прищурил глаза и раздумчиво покачал головой. В другом месте он заметил русского солдата, который, смеясь и трепля по плечу француза, что-то ласково говорил ему. Кутузов опять с тем же выражением покачал головой.

[…] Перед Преображенским полком он остановился, тяжело вздохнул и закрыл глаза.

[…] — Благодарю всех! — сказал он, обращаясь к солдатам и опять к офицерам. В тишине, воцарившейся вокруг него, отчетливо слышны были его медленно вы­говариваемые слова: — Благодарю всех за трудную и верную службу. Победа совершенная, и Россия не за­будет вас. Вам слава вовеки! — Он помолчал, огляды­ваясь.

— Нагни, нагни ему голову-то, — сказал он солдату, державшему французского орла и нечаянно опустивше­му его перед знаменем Преображенцев.

— Пониже, пониже, так-то вот. Ура! ребята, — бы­стрым движением подбородка обратись к солдатам, про­говорил он.

— Ура-ра-ра! — заревели тысячи голосов.

Пока кричали солдаты, Кутузов, согнувшись на седле, склонил голову, и глаз его засветился кротким, как будто насмешливым, блеском.

— Вот что, братцы, — сказал он, когда замолкли го­лоса…

И вдруг голос и выражение лица его изменились: перестал говорить главнокомандующий, а заговорил про­стой, старый человек, очевидно что-то самое нужное же­лавший сообщить теперь своим товарищам.

В толпе офицеров и в рядах солдат произошло дви­жение, чтоб яснее слышать то, что он скажет теперь.

— А вот что, братцы. Я знаю, трудно вам, да что же делать! Потерпите; недолго осталось. Выпроводим гостей, отдохнем тогда. За службу вашу вас царь не забудет. Вам трудно, да все же вы дома; а они — видите, до чего они дошли, — сказал он, указывая на пленных. — Хуже нищих последних. Пока они были сильны, мы их не жалели, а теперь и пожалеть можно. Тоже и они люди. Так, ребята?

Он смотрел вокруг себя и в упорных, почтительно недоумевающих, устремленных на него взглядах он чи­тал сочувствие своим словам: лицо его становилось все светлее и светлее от старческой кроткой улыбки, звез­дами морщившейся в углах губ и глаз. Он помолчал и как бы в недоумении опустил голову.

— А и то сказать, кто же их к нам звал? Поделом им, м… и… в г…, — вдруг сказал он, подняв голову. И взмахнув нагайкой, он галопом, в первый раз во всю кампанию, поехал прочь от радостно хохотавших и ре­вевших ура, расстроивавших ряды солдат.

Слова, сказанные Кутузовым, едва ли были поняты войсками. Никто не сумел бы передать содержание сна­чала торжественной и под конец простодушно-стариков­ской речи фельдмаршала; но сердечный смысл этой речи не только был понят, но то самое чувство величествен­ного торжества в соединении с жалостью к врагам и сознанием своей правоты, выраженное именно этим ста­риковским, добродушным ругательством, — это самое чувство лежало в душе каждого солдата и выразилось радостным, долго неумолкавшим криком.

Война и мир. Полн. собр. соч. в 90 т. М, — Л., 1933. Т. 12. С. 179-181, 186-188.

Миниатюра: Кутузов под Красным. А.В.Николаев

Похожие материалы