Доносительство в эпоху Петра Первого
П. Щебальский
Страсть или привычка к доносам есть одна из самых выдающихся сторон характера наших предков. Донос существует в народных нравах и в законодательстве. В которой из этих двух сфер он первоначально зародился из жизни ли проник в законодательство или из законо-дательства привился к народным нравам — я не берусь разрешать, да и сомневаюсь, чтоб это могло быть разрешено положительным образом. Явление это, которое мы здесь выхватываем из XVIII века, существовало гораздо раньше, при Годунове, при Грозном, и в «Уложении» признано формально-существующим; «Уложение» же писано, как известно, не каким-нибудь теоретиком-юристом, который ввел в него свои личные соображения и цели, а выборными людьми, которые должны были ввести в законодательство понятия, действительно в жизни существовавшие.
Что же говорит «Уложение»? Во второй главе, озаглавленной так: «О государевой чести и как его государево здоровье оберегать», мы, между прочим, находим, что всякий, кто сведал про злой умысел на царское величество, обязан доносить; а кто этого не сделает, повинен смерти. От обязанности этой не изъемлют никакие отношения, никакие связи: жена и дети человека, который имел подобное злоумышление, а равно его холопы, если они не донесли, подлежат смертной казни. Строго указывается «самовольством, скопом и заговором… в городах и полках на воевод или приказных людей, и ни на кого никому не приходити», а за неисполнение этого определяется смертная казнь. То же определено и тому, кто знал о скопе и не донес.
Таким образом, принцип доноса был в полном развитии во второй половине XVII века; он проникал в весьма крепкие в то время семейные отношения; он давал голос холопу против господина, что, конечно, служит тоже немаловажным доказательством важности, которую придавали наши предки доносу как мере для охранения общественного спокойствия.
[…] Нельзя не допустить, что общественное мнение было никак не против закона о доносах […]; между законами, изданными Петром, едва ли был более популярный, как закон о фискалах. Звание фискала было, как в наше время могли бы подумать, вовсе не какое-нибудь тайное и с невольным стыдом принимаемое обязательство: это была служебная должность, подобная всякой другой, официально признаваемая и правительством, и людьми, в нее поступающими; имена их были известны, точно так же, как и их обязанности; а как служба тех из них, которые назначались из купечества, вознаграждалась сложением гильдейских повинностей, то места фискалов искали даже купцы первой гильдии. Против слишком большого наплыва охотников служить в фискалах были даже приняты меры […]. И нечего этому удивляться: фискал был более или менее вознаграждаем за свою службу, никого не боялся сам, тогда как, напротив, все его боялись, все в нем нуждались!.. Мало того; можно думать, что фискал был лицо довольно уважаемое в своей местности и что к его содействию не-редко прибегали люди, утесняемые воеводами, волочимые по судам и т.п. Словом, фискалы были 150 лет тому назад и в понятии народа, как и в понятии законодателя, истинными «очами и ушами государевыми»… Мысль эта с трудом укладывается в головы людей XIX века; но это только потому, что мы, слава Богу, довольно далеко отошли от конца XVII-гo и начала XVIII-го века и что нам открыт путь гласного обличения, или по крайней мере мы к нему стремимся, и ввиду его лучше соглашаемся промолчать и оставлять зло на его месте, в надежде, что оно недолговечно. А какую надежду подобного рода мог иметь человек полтораста лет тому назад? Наши предки могли сожалеть только о том, что «до царя далеко», и вот, фискалы были уполномочены, даже обязаны доводить о всех утеснениях до сведения царя или его ближайших помощников… Как, следовательно, закону о доносах не быть популярным?
[…] Следственные дела, которые передо мною, дают крайне печальное понятие о нравственных началах ста-ринной Руси; доносы делались с такою легкостью, с такою, так сказать, развязностью, по таким, большей частью, маловажным побуждениям, что не знаешь, чему более удивляться, моральной или физической бесчувственности наших предков. Известно, что в случае запирательства со стороны оговоренного, а также в случае малейшего разногласия доносчик подвергался пытке («доносчику первый кнут», говорит пословица), а между тем доносы сыпались с таким изобилием!.. И почти везде мы встречаем эту многозначительную фразу: «Прикажи, государь, допросить «с пристрастием» или «розыскать накрепко…»». Как совместить эту бесчувственность к страданиям ближнего с религиозностью древней Руси? Как совместить эту моду на доносы с простым чувством самосохранения?
Черты из народной жизни в XVIII веке//Отечественные записки. 1861, октябрь. С. 438, 441-444.
