ДОГОВОР КНЯЗЯ ОЛЕГА С ГРЕКАМИ (911)
ДОГОВОР КНЯЗЯ ОЛЕГА С ГРЕКАМИ (911), по содержанию своему разрешал много юридических вопросов, относящихся к X в.; из статей его можно видеть, насколько в то время русский закон охватывал разные условия, разные случаи народной жизни. Следует разделить статьи договора на уголовные, гражданские и статьи государственного права.
Уголовные законы. Ст. 2 договора свидетельствует, что во времена Олега русское общество при разборе обид и преследовании преступников уже не допускало самоуправства и требовало суда над преступниками, чтобы обиженные представляли свои жалобы общественной власти, а не сами разделывались с обидчиками. Статья говорит: «А о головах, когда случится убийство, узаконим так: ежели явно будет по уликам, представленным на лицо, то должно верить таковым уликам. Но ежели чему не будут верить, то пусть клянется та сторона, которая требует, чтобы не верили; и ежели после клятвы, данной по своей вере, окажется по розыску, что клятва дана была ложно, то клявшийся да приимет казнь». Здесь явно и прежде всего выступает суд как главное основание общественного благоустройства. На суде главным доказательством и основанием обвинения считалось поличное; тогдашний суд решал дело по одному поступку, каким он был налицо; обвиняемый в убийстве признавался убийцей, если труп убитого был ему уликой. Но, впрочем, и при главном основном судебном доказательстве закон не отвергал других доказательств — он допускал и спор против улик: обвиняемый мог по закону требовать, чтобы не верили уликам, т. е. отводить их от себя; но в таком случае он должен был подтверждать свое требование клятвой, и если после клятвы по розыску оказывалось, что клятва была дана ложно, то клявшийся за это подвергался особой казни. Т. о., в числе судебных доказательств того времени кроме поличного мы находим клятву, или присягу, и розыск, может быть, допрос свидетелей. Клятву по закону должен был давать тот, кто отрицал или отводил от себя улики. Эти судебные доказательства вполне согласовывались с доказательствами, находящимися в Русской Правде и других последующих узаконениях; следовательно, без сомнения, суд и судебные доказательства Олегова договора принадлежат законодательству русскому. Тогда возникает вопрос — кто по Олегову договору производил суд над преступниками? Ответа на этот вопрос договор не предоставляет, но судя по тому, что, по свидетельству летописи, князья были приглашены именно для того, чтобы судить по праву, можно допустить, что суд производили или сами князья, или лица, ими для этого поставленные, т. е. княжеские мужи, наместники, тиуны и вообще судьи, которые, вероятно, бывали и между русскими, приезжавшими в Константинополь, ибо известно, что вместе с русскими купцами (см.: Купечество), ездившими в Грецию, отправлялись и гости, посылаемые собственно князем с его товарами, из которых, конечно, князь выбирал людей, которым поручал в случае надобности и суд над отъезжающими купцами на основании общинных начал, ибо ездить целыми обществами, со своими старостами и судьями, было в то время в обычае повсюду — и у нас, и в Западной Европе. Доказательством тому служат все торговые договоры того времени. В XII и XIII вв. писались особые уставы, по которым купцы должны были поступать, живя в известном городе. До нас дошли ганзейские уставы, известные под названием «Скры». В каждом городе, куда приезжали ганзейские купцы, были конторы, где хранились эти законы.
По свидетельству ст. 3 договора, убийца по русскому закону подвергался смерти на месте преступления, но в то же время закон допускал выкуп или вознаграждение ближних убитого имением убийцы, если убийца скрывался, причем ближние убитого получали только то имение, которое по закону принадлежало убийце, и не могли брать имения, принадлежавшего его жене. Статья говорит: «Убьет ли русин христианина, т. е. грека, или христианин русина, да умрет там же, где учинит убийство. Ежели же убежит учинивший убийство и ежели он имеет достаток, то часть его, т. е. что ему принадлежит по закону, да возьмет ближний убиенного, но и жена убившего да удержит то, что ей принадлежит по закону. Ежели убийца, убежав, не оставит имения, то иск не прекращается до тех пор, пока его не отыщут и не казнят смертию». Настоящая статья указывает на замечательное развитие права в Олегово время, что по закону невинная жена не отвечала за виноватого мужа, так что с первого взгляда эту статью можно принять за заимствованную из римского права и внесенную в договор византийцами; но назначение смертной казни, малоупотребительной в подобных случаях по римскому праву, и особенно замена смертной казни выкупом или отдачей имущества убийцы ближним убитого, совершенно неизвестное по римскому праву и сильно развитое в древнем русском праве, ясно указывают, что настоящая статья выражает чисто русский закон Олегова времени; даже та часть статьи, где жена не отвечает своим имением за виноватого мужа, нисколько не может указывать на византийское влияние, ибо, с одной стороны, во всем последующем русском законодательстве невинная жена никогда по закону не отвечала за виновного мужа, а с другой — и в древних исландских законах, известных под именем Graґgaґs, тоже говорилось, что если между супругами общность имения не была утверждена особым актом, то в случае денежного взыскания на одного из них виноватый платил только из своего имения, не касаясь имения, принадлежавшего другой половине. То же встречаем и в древних моравских законах, как видно из грамоты Премысла Оттокара (1229), где сказано: «Всякий убийца обязан был платить суду 200 денаров, а жена его оставалась без проторей». Следовательно, этот закон, поскольку был общим для многих скандинавских и славянских законодательств, постольку был общим и для Руси, как страны, составленной из элементов славянских и скандинавских. То обстоятельство, что кровавая месть в случае бегства убийцы могла быть заменена имуществом бежавшего, показывает, что русское общество во времена Олега стояло на той ступени развития, когда месть была ограничена судом и голова убийцы могла быть выкуплена его имуществом. Но этот выкуп был только что вводим, он еще не был определен, назначался только в случае бегства убийцы, и обычай торговаться с родственниками убитого о выкупе убийцы еще не существовал. Эту первую степень смягчения мести мы видим в славянских, скандинавских и вестготских законах. По последним, убийца мог вступать в договор о выкупе с родственниками убитого, но прежде он должен был бежать в пустыню, в дикие леса и только по прошествии 40 дней после убийства мог вступать в переговоры через своих родственников. Если родственники убитого не соглашались на выкуп, то убийца мог снова возобновить свое предложение через год; если и во второй раз его предложение отвергалось, то по прошествии года он мог вступить еще раз в переговоры. Но если и на этот раз не было согласия, то убийца лишался всякой надежды выкупить свое преступление.
Ст. 4 договора свидетельствует, что личные обиды, а именно побои и раны, в современном Олегу русском обществе также подчинялись суду и обиженный получал определенное законом денежное вознаграждение. Вот изложение самой статьи: «Ежели кто ударит кого мечом или прибьет каким-либо другим орудием, то за сие ударение или побои по закону русскому да заплатит пять литр серебра. Ежели же учинивший сие не будет иметь достатка, — да отдает столько, сколько может, да снимет с себя и ту самую одежду, в которой ходит, а в остальном да клянется по своей вере, что у него некому помочь в платеже, после чего иск прекращается». Эта статья вполне согласна со всем последующим русским законодательством, в котором постоянно личные обиды оценивались денежными пенями; так, в Русской Правде читаем: «Аще ли кто кого ударит батогом, либо жердью, или рогом, то 12 гривен». Окончание настоящей статьи договора, по которому виновный должен поклясться, что у него некому помочь в платеже, весьма важно для нас тем, что указывает на русский закон о дикой вире, развитый вполне в Русской Правде, по которому община некоторым образом отвечала за своего члена и участвовала в платеже виры. Очевидно, что зачатки этого общинного закона уже существовали при Олеге в виде круговой поруки членов общины за своего члена, обязанного платить виру, или продажу, точно так же как подобные общества в Скандинавии под именем герадов, которые были не чем иным, как гражданским союзом, заключенным по общему согласию различных землевладельцев для охраны взаимного спокойствия и безопасности.
Ст. 5 договора говорит, что по русскому закону в Олегово время при преследовании ночного вора хотя и допускалось некоторое самоуправство, но только в крайности, когда вор был вооружен и оказывал сопротивление; в статье именно сказано: «При поимке вора хозяином во время кражи, ежели вор станет сопротивляться и при сопротивлении будет убит, то смерть его не взыщется». Но в противном случае, т. е. когда вор не сопротивлялся и позволял себя связать, законы Олегова времени, равно как и Русская Правда, строго наказывали и запрещали всякое самоуправство и требовали, чтобы вор был представлен на суд и подвергся наказанию, определенному законом. В Олеговом договоре по русскому закону было постановлено: «…Ежели вор при поимке во время сопротивления был убит, то хозяин возвращал себе только покраденное вором; но ежели вор был связан и представлен на суд, то должен был возвратить и то, что украл, и сверх того заплатить хозяину тройную цену украденного». Здесь относительно тройной цены, кажется по византийскому настоянию, в договор было внесено римское quadrupli (вчетверо), по которому открытое воровство наказывалось вчетверо, т. е. возвращалась украденная вещь или цена ее и сверх того в наказание тройная цена вещи. По Русской же Правде в наказание за воровство назначалась не тройная цена украденной вещи, а особенная пеня, называвшаяся продажей. Настоящая статья Олегова договора, преследуя воровство, в то же время запрещает и наказывает почти одинаково с воровством насилие, совершаемое кем-либо под видом обыска, будто бы по подозрению в воровстве. Именно в статье сказано: «Ежели по подозрению в воровстве кто будет делать самоуправно обыск в чужом доме с притеснением и явным насилием, или возьмет, под видом законного обыска, что-либо у другого, то по русскому закону должен возвратить втрое против взятого».
Наконец, преследование преступников по русскому праву, современному Олегу, не прекращалось и за пределами Русской земли; закон требовал их возвращения и тогда, когда они успевали скрыться за границу, как прямо говорит ст. 12 договора: «Между торгующими руссами и различными приходящими в Грецию и проживающими там, ежели будет преступник и должен быть возвращен в Русь, то руссы об этом должны жаловаться христианскому царю, тогда возьмут такового и возвратят его в Русь насильно». Это настойчивое преследование преступников даже за пределами Русской земли служит явным свидетельством могущества власти и закона в тогдашнем русском обществе.
Законы гражданские. Права, которые русское общество предоставляло своим членам по отношению друг к другу.
Здесь мы встречаем указание относительно прав на имущество. Владение имуществом, по тогдашнему устройству русского общества, тогда только считалось правильным и заслуживающим общественного покровительства и законной защитой, когда имущество признавалось за владельцем по закону, как прямо говорит ст. 2 договора: «Да часть его, сиречь иже его будет по закону». Но в чем состояла законность владения — из договора не видно; впрочем, для нас уже важно и одно указание на различие между владением законным и незаконным, ибо из него мы можем судить о благоустроенности тогдашнего русского общества и о силе закона.
Законное понятие о принадлежности имущества лицу, а не роду в тогдашнем русском обществе уже было развито до того, что закон признавал отдельное имущество мужа и отдельное имущество жены и в случае взыскания за преступление мужа в удовлетворение поступало только мужнино имущество, а женино имение закон в таком случае признавал неприкосновенным, как прямо сказано в третьей статье договора: «Ежели убежит учинивший убийство и ежели он имеет достаток, то часть его, т. е. что ему принадлежит по закону, да возьмет ближний убиенного, но и жена убившего да удержит то, что ей принадлежит по закону». На отдельное имущество жены от мужнина имущества есть указания в летописях; так, Нестор, описывая браки в племени полян, говорит, что невесты несли за собой приданое; или, говоря об Ольге, между прочим пишет, что ей принадлежал в отдельную собственность Вышгород: «Бе бо Вышгород град Волзин». Это, кажется, указывает на вено, которое муж давал жене в отдельную собственность от своего имения, ибо Ольга, псковитянка по происхождению, не могла иметь своим приданым Вышгорода, который находился в приднепровском крае. О вене ясно поминается при Владимире, как о давнишнем обычае в русском обществе.
В ст. 11 договора изложен русский закон о наследстве, по которому в русском обществе тех лет уже были известны два вида наследства: наследство по завещанию и наследство по закону. Статья договора прямо говорит: «Ежели кто из русских умрет, не распорядившись своим имением, или не будет иметь при себе своих, то имение его да отошлют к его ближним в Русь. Но ежели он по своему имению сделает распоряжение, то тот, кого он напишет наследником имения, да возьмет назначенное ему, да наследит имение». Закон о наследстве по завещанию ясно свидетельствует, что на Руси в Олегово время имущество принадлежало лицу, а не роду, ибо если бы имущество принадлежало роду, то не было бы места для завещания: член рода не мог бы распоряжаться и отдавать в собственность после своей смерти то, на что и сам не имел права собственности при жизни. Наследство же по закону указывает на то, что родственные отношения в то время имели то же значение, какое они имеют и теперь, т. е. что закон не отрицал права родственников на имение после умершего, если тому не противоречило завещание, оставленное умершим.
Законы государственные. В Олеговом договоре мы находим несколько указаний на права лиц, вытекающие из различных отношений лиц к самому обществу, или вообще на тогдашнее государственное право в русском обществе. Здесь самые важные указания мы встречаем во вступлении и ст. 1 договора. Именно вступление указывает нам на верховного властителя Руси, вел. князя, на князей — его подручников, на светлых бояр, на всю Русь, подвластную вел. князю. Ст. 1 тоже говорит о князьях, которых называет светлыми и властителями народа; далее, ст. 10 упоминает о гостях и рабах. Т. о., из их упоминаний мы видим, что по отношению к обществу были особые права верховного властителя Руси, вел. князя, потом особые права князей — подручников вел. князя, особые права бояр, высшего класса подданных, носивших название светлых бояр, особые права всех свободных людей, принадлежащих к русскому обществу, и, наконец, значение невольников, или рабов. В договоре, конечно, мы не находим полного определения прав того или иного класса членов тогдашнего русского общества, но уже само различие наименований, присвоенных каждому классу, намекает на различие прав, ибо если в языке образовались различные наименования, то это уже явный признак различия в значении и правах.
Впрочем, договор представляет несколько данных и для определения прав того или другого класса. Так, Олег, вел. кн. Русский, называется властителем всей Руси — ему подчинены и светлые бояре, и другие князья; в договоре сказано: «Мы от рода русского, иже послани от Олега, великого князя Русского, и от всех, иже суть под рукою его, светлых бояр, похотеньем наших князь и по повеленью великаго князя нашего, и от всех, иже суть под рукою его, сущих Руси». Здесь мы даже видим, что в сношениях с чужеземным народом распоряжался не один вел. князь, но имели голос также и другие князья, подвластные вел. князю, бояре и вся Русь. Некоторые думают, что само название вел. князя не русское, туземное, а титул, присвоенный византийцами русскому государю, но этому мнению противоречат именно византийцы. До нас дошел придворный византийский обрядник, писанный имп. Константином Порфирородным, в котором прямо сказано, что государь русский в византийских официальных грамотах титуловался просто князем, а не вел. князем. Вот подлинный титул, записанный в обряднике: «Грамота Константина и Романа христолюбивых царей римских князю русскому». Ясно, что в договоре Олега титул вел. князя был домашний, а не византийский.
Далее, ст. 1 договора называет властителями, владеющими народом, и низших князей, подчиненных Олегу; статья гласит: «Не вдадим елико наше изволенье, быти от сущих под рукою наших князь светлых, никому же соблазну или вине». Но бояр нигде не называет властителями и оставляет за ними только титул светлости, благородства, особого почета в народе; отсюда мы можем заключить, что бояре не были властителями и не принадлежали к состоянию князей.
Ст. 10 договора представляет нам данные для некоторого отделения прав, присвоенных тогдашним русским обществом сословию гостей; она говорит: «…Аще украден будет челядин русский и жаловати начнут Русь, да покажется таковое от челядина, да имут й в Русь; но и гостье погубиша челядин; и жалуют, да ищут й». Здесь, как мы видим, гости противополагаются вообще другим руссам, приезжающим в Грецию, следовательно, признаются особым, отдельным сословием, особым классом, со своими правами. А Игорев договор (см.: Договор князя Игоря с греками) ставит гостей после послов и указывает на них как на торговцев, отправляющихся с товарами в чужие земли; в договоре Игоря сказано: «А великий князь Русский и бояре его да посылают в Греки к великим царем греческим корабли елико хотят со слы и с гостьми, ношаху сли печати злати, а гостье сребряни».
Наконец, ст. 9 и 10 договора дают некоторые указания на определение состояния невольников, рабов, называвшихся тогда челядью. Так, ст. 9 говорит, что невольниками были пленники, что они продавались как товар и, проданные, отсылались в разные земли, что Олеговы руссы вели большую торговлю невольниками и в этой торговле не только продавали своих пленников, но даже скупали невольников в других местах. В ст. 10 указывается на невольника как на вещь, на которую права хозяина были неприкосновенны и охранялись законом, — хозяин мог требовать своего невольника, где бы его ни отыскал.
