Бытовая сторона русской жизни в Петербурге XIX столетия

М. Салтыков-Шадрин

Г-н Лейкин принадлежит к числу писателей, знакомство с которыми весьма полезно для лиц, желающих иметь правильное понятие о бытовой стороне русской жизни. Область наблюдений его не очень обширна (торговцы Апраксина двора и мелкое петербургское купечество); но в этой небольшой области он является полным хозяи­ном, свидетельство которого не может возбудить ни малейших сомнений <…>.

Среда, изображаемая г. Лейкиным, в высшей степени оригинальна. Все в ней своеобразно: и язык, и внешняя обстановка, и нравственные условия, и радости, и горести, и даже религия. Это языческий мир, лишенный своей первоначальной наивности и оставшийся при одних грубых верованиях в приметы, при одном паническом страхе перед стихийною силою. Страх — вот главный фон картины; затем следуют аксессуары: преемственное дранье, беспробудное пьянство и обделывание делишек с полным презрением ко всему, что напоминает о совестливости и правильности расчетов. Побоями начинается здесь жизнь и побоями же и оканчивается; применение этого принципа разнообразится только тем, что в начале жизни побои принимаются, в конце — раздаются.

В свободное от побоев время люди мошенничают, устраивают злостные банкротства, пьянствуют, читают сонники и молятся, то есть ставят пудовые свечи и льют чудовищные колокола.

Как ни мало замысловата такая жизнь, но она осложняется одним весьма важным элементом: трепетом перед таинственною угрозою, которую никто из этих подневольных людей уяснить себе не может. Отсюда целый ряд эмпирических попыток оградить себя от действия этой угрозы <…>. Надобно знать, когда следует употребить наговоренный пояс, в каких случаях полезно навязать на левую щи­колку кожу, содранную с угря, в каких болезнях приносит облегчение галка, приколоченная за крылья к подворотне дома, и т. п. <…>.

И эта нравственная и умственная Патагония существует не где-нибудь в Обояни или Наровчате, а в столичном городе С.-Петер­бурге. Центр ее составляют Апраксин двор и Ямская; но нельзя поручиться, чтобы в менее плотном виде она не была разлита и в других кварталах. Этот факт очень прискорбен, но делается еще более прискорбным вследствие одного обстоятельства, которое весьма осложняет его.

Не надо забывать, что все эти язычники, льющие колокола и ве­рующие в прибитую к подворотне галку, не просто грубые люди, похожие более на зверей, нежели на людей. Нет, это так называемая каменная стена. Если бы эти люди представляли собой стоящий особняком общественный нарост, не имеющий органической связи с остальным обществом, можно было бы пожалеть о них; но это совсем не особняк, а оплот, относительно которого наростом (и даже вредным, подлежащим преследованию) считается все, что не подходит к этому типу.

Мы находимся еще в том периоде умственного развития, когда правило: чем неразвитее человек, тем он надежнее — сохраняет все свое подавляющее значение. Это убеждение носится в воздухе, ту­манит все головы и даже проникает в сердца самих патагонцев. Они совсем не чувствуют себя подонками и отребьем общества; на­против того, вполне сознают, что сила на их стороне. Они вполне убеждены, что мысль есть единственный и самый злой враг обще­ства и что бессмыслие есть его ограда. И убеждение это делается тем непоколебимее, что на каждом шагу оно встречает себе прак­тические подтверждения. Человек, от зари до зари обсчитываю­щий и обмеривающий, потом до безобразия напивающийся и в пьяном виде отходящий ко сну, — вот идеал благонадежного граж­данина, который и до сих пор не перестает господствовать в улич­ных понятиях.

Нужды нет, что эти люди воруют самым наглым образом — они краеугольный камень собственности; нужды нет, что они верят в наговоренные пояса — они краеугольный камень религии; нужды нет, что семейная жизнь их есть не что иное, как сплошной раз­врат — они краеугольный камень семейства; нужды нет, что свои­ми действиями они непрерывно подрывают основы общества — в них, и в них одних усматривается краеугольный камень общест­венного спокойствия.

Собрание всех этих краеугольных камней можно видеть в сто­личном городе С.-Петербурге, на Апраксиной дворе. И они ведут себя с полным сознанием своей краеугольности, ибо и отцам, и де­дам их исстари было натолковано: вы столпы! <…>

Поэтому не только нельзя относиться к патагонцам с сочувстви­ем, но нет даже надобности отыскивать точку, на которой можно было бы примириться с ними. Если допустить, что это люди, нахо­дящиеся под гнетом истории, то надо допустить, что и они, в свою очередь, гнетут историю, которая, в своих темных чертах, есть не что иное, как дело рук патагонцев.

Повести, рассказы и драматические произведения НА. Лейкина. 2 т. СПб // Собр. соч. в 20т. М., 1934. Т. 9. С. 421-424.