Забитые люди XIX столетия
Н. Добролюбов
<…> В человеке ничем не заглушимо чувство справедливости и правомерности; он может смотреть безмолвно на всякие неправды, может терпеть всякие обиды без ропота, не выразить ни одним знаком своего негодования; но все-таки он не может быть нечувствителен к неправде, насколько ее видит и понимает, все-таки в душе его больно отзывается обида и унижение, и терпению даже самого убитого и трусливого человека всегда есть предел. <…>
Но отчего же подобные вспышки «божьей искры» так слабы, так бедны результатами? Отчего пробужденное на миг сознание засыпает снова так скоро? Отчего человеческие инстинкты и чувства так мало проявляются в практической деятельности, ограничиваясь больше вздохами и жалобами да пустыми мечтами?
Да оттого и есть, что у людей, о которых мы говорим, уж характер такой. Ведь будь у них другой характер — не могли бы они и быть доведены до такой степени унижения, пошлости и ничтожности. <…> Может быть, вина в нашем национальном характере? Но ведь этим вопрос не решается, а только отдаляется: отчего же национальный характер сложился такой, по преимуществу инертный и слабый? Придется только решение, вместо настоящего времени, перенести на историческую почву.
<…> А почему у нас это «обращение в ветошку» так легко и удобно, об этом проницательный читатель не ждет, конечно, от нас решительных объяснений: для них еще время не пришло. Приведем лишь несколько самых общих черт, на которые находим указания даже прямо в произведениях автора, по поводу которого нам представляются все эти вопросы.
Прежде всего, припомните, что говорит Макар Алексеевич, когда избыток тоски вызывает из глубины души его несколько смелых суждений: «Знаю, что это грешно… Это вольнодумство… Грех мне в душу лезет…» Вы видите, что самая мысль его связана суеверным ужасом греха и преступления.
И кто же из нас не знает происхождения этого суеверного страха? Какой отец, отпуская своих детей в школу, учил их — надеяться только на себя и на свои способности и труды, ставить выше всего науку, искать только истинного знания и в нем только видеть свою опору и т. п.? Напротив, не говорили ли всякому из нас: «Старайся заслужить внимание начальства, будь смирнее, исполняй беспрекословно, что тебе прикажут, не умничай. Ежели захочешь умничать, так и из правого выйдешь неправым; начальство не полюбит — что тогда выйдет из тебя? Пропадешь…»
В таких началах, в таких внушениях мы выросли. Нас с детства наши кровные родные старались приучить к мысли о нашем ничтожестве, о нашей полной зависимости от взгляда учителя, гувернера и вообще всякого высшего по положению лица. Припомните, как часто случалось вам слышать от домашних: «Молодец, тебя учитель хвалит» или наоборот: «Скверный мальчишка — начальство тобою недовольно», — и при этом не принималось никаких объяснений и оправданий. А часто ли случалось вам слышать, чтоб вас похвалили за какой-нибудь самостоятельный поступок, чтоб сказали даже просто: «Молодец, ты вот это дело очень хорошо изучил и можешь его дальше повести» или что-нибудь в этом роде?
Таким образом направленные с детства, как мы вступаем в действительную жизнь? Не говорю о богачах и баричах; до тех нам дела нет; мы говорим о бедном люде среднего класса. Некоторые и по окончании ученического периода не выходят из-под крыла родительского; за них просят, кланяются, подличают, велят и им кланяться и подличать, выхлопатывают местечко, нередко теплое…
Но огромное большинство бедняков, не имеющих ни кола, ни двора, не знающих, куда приклонить голову, — что делает это большинство? По необходимости тоже подличает и кланяется <…>. Заметьте, что ведь у нас если человек мало-мальски чему поучился, то ему нет другого выхода, кроме как в чиновники.
Забитые люди. Сочинения Ф.М. Достоевского. «Униженные и оскорбленные» // Собр. соч. в 9 т. М.-Л., 1963. Т. 7. С. 266, 267-268, 270-271.