Русский двор при Петре Первом
П. Милюков
[…] уже в последние годы Петра петербургский двор, по отзыву иностранных наблюдателей, не уступал по внешности любому германскому. Прошли те недавние времена, когда пол в приемных покоях приходилось устилать на пол-аршина сеном, чтобы спасти его от вольных и невольных человеческих остатков пира. Смолкли десятки дураков и шутов, оглушавших гостей своим криком, свистом, визгом и пением, плевавших и сморкавшихся друг другу в лицо. Кабак, в котором еще Юль застал (1710 г.) примитивные попойки Петра, превратился в церемонный придворный званый стол, с более или менее строгим этикетом, и в официозный jour-fixe, поочередно назначавшийся у более видных членов петербургского общества, — в петровскую «ассамблею» двадцатых годов. Случалось, правда, и в это время Петру, по старой привычке, проплясать по столам под пьяную руку, или старику Бутурлину, «князю-папе», с высоты своего Бахусовского трона открыть не тот кран, который следовало; но эти милые неожиданности уже являлись исключением, не подходившим к установившемуся общему тону[1]. Молодежь спешила от стола к танцам и состязалась во всевозможных галантностях. С этого времени, по выражению кн. Щербатова, «страсть любовная, до того почти в грубых нравах незнаемая, начала чувствительными сердцами овладевать». Голштинский камер-юнкер Берхгольц, побывавший и в Париже, и в Берлине, находил, что петербургские придворные дамы двадцатых годов не уступают ни немкам, ни француженкам — ни в светских манерах, ни в умении одеваться, краситься и причесываться. Вероятно, им уже не приходилось в это время по три ночи спать сидя, чтобы не испортить прически, как это случалось в старой столице, где на весь петровский бомонд была одна только «убирательница волос». Старинная кичка царицы Прасковьи при петербургском дворе бросалась в глаза как исключение; а чтобы встретить молодую и знатную даму без модной прически, нужно было ехать в Москву. В Петербурге русский костюм употреблялся только для маскарадов. Чем дальше, тем больше новые придворные костюмы прогрессировали в роскоши и дороговизне и тем чаще приходилось менять фасоны. Простая обшивка галунами скоро стала казаться чересчур бедной; явилось золотое и серебряное шитье, все более заполнявшее костюм; сукно было заменено шелком, бархатом и даже парчой; для манжет стали употребляться дорогие кружева, для отделки платья — жемчуг, для пуговиц — бриллианты. Являться часто ко двору в одном костюме стало считаться неловким. Немудрено, при этих условиях, что уже в середине XVIII века «часто гардероб составлял почти равный капитал с прочим достатком» придворных людей.Очерки по истории русской культуры. В 3 т. СПб., 1904. Т. 3, ч. 2. С. 5-6.
[1] Исключение составляла и пьяная толпа «славильщиков», «неусыпаемая обитель» Петра, набранная из людей всякого происхождения, ездившая с Петром по-прежнему каждые святки славить Христа по Петербургу и совершавшая всевозможные бесчинства. — Прим. П. Милюкова.