ПРАВОСЛАВНАЯ МОНАРХИЯ

ПРАВОСЛАВНАЯ МОНАРХИЯ, государственная форма, преподанная человеку от Бога. В Библии приводится прямое наставление Господне: «Поставь над собою Царя, которого изберет Господь, Бог твой…» (Втор. 17, 15). По воле Всемогущего Бога Его Сын, Иисус Христос, сошел с Небес и воплотился и вочеловечился в дни Кесаря Августа, в VIII в. от основания Рима.

Новая жизнь, возрожденная Спасителем Иисусом Христом, жизнь Благодати, осуществляемая в Церкви Христовой, по воле Божией была вписана в имперский государственный строй. Этот строй она освятила. Этот строй она обновила. Этому строю она дала силу и способность быть сосудом, содержащим церковный столп и утверждение истины (см.: 1 Тим. 3, 15) и драгоценное вино Божественной благодатной жизни, основанной на евангельском слове.

Так бесконечно непреодолимой была сила, данная Церкви ее Основателем, что Церковь выдержала триста лет жестоких гонений, в течение которых побеждаемые делались победителями, смерть рассевала семена жизни, нищие духом обретали Царство Небесное и кроткие наследовали землю. С самого начала своего земного бытия тому обществу, которое воспринимало духовную жизнь, несомую Церковью, она несла освящение, утешение и утверждение (см.: 1 Кор. 14, 3).

Православная христианская монархия впервые появилась на исторической сцене в империи св. равноап. имп. Константина Великого. Постройка этой монархии всегда оставалась не доведенной до своего совершения, до сведения верха здания, но величие идеи этого построения само по себе имело величайшее нравственно-политическое значение, определявшее устремление человечества к наибольшей возможной гармонии человеческого общежития (политэмы). Идея эта, этот идеал, состоял в сочетании империи с христианством. Практическое осуществление этого принципа выражалось во взгляде императора на самого себя как на Божия служителя, действующего об руку с Церковью. Так о св. имп. Константине Великом свидетельствует знаменитый историк Церкви, современник Константина Евсевий Кесарийский.

Этот взгляд императора на себя немедленно отразился на законодательстве империи, и оно приобрело необыкновенную стройность, ибо оно прониклось человеколюбием и стремлением поддерживать добро и искоренять зло. Император перестал быть исполнителем воли народа, но сделался исполнителем воли Божией и Божия Закона. Но мало того, что таким стал взгляд императора на себя и на свое служение. Хотя утеснение язычества христианством шло медленно и немало оставалось язычников в той системе, которой в наше время присвоено наименование государственного аппарата, сила христианского императива к духовному подвигу была настолько велика, что его свет проникал повсюду. По примеру императора к идеалу христианской государственности стали относиться и другие, кто составлял звенья цепи в государственном механизме.

Хотя торжество христианского государства, т. е. империи Константина Великого, длилось едва только сто лет, претерпев поражение от варваров, оно и так оказалось победителем, ибо оно покорило варваров-язычников Христу Богу.

Было бы интересно вникнуть в историю событий, в чередовании которых христианская империя Константина Великого преодолевала в себе самой влияния языческого Рима, вплетала штрихи «Железного Рима» в себя самое, шествуя историческим путем, подпала под влияние римского католицизма и папства, схоластики и последовательно протестантизма. Но… оставив Рим и всеобщую историю, устремим все наше внимание к судьбам нашей Родины.


Русский народ был сильным народом еще за много веков до принятия христианства. Однако православная государственность начинается от Крещения Руси — от того дня, когда Русь приняла христианство. Предоставим материалистам по-своему оценивать это событие и вместо того чтобы слушать, что ползучий червь думает об орле, парящем в поднебесье, вместо того чтобы изучать по страницам советских историков материальные блага, пришедшие на Русь в результате Крещения, пойдем по тропинкам паломничьих путей, которыми истоптана вся Русская земля. Только так вы сможете узнать правду о монархическом правосознании русского народа.

Христова Правда, проникнув на Русскую землю, освятила Русскую государственность. Здесь, под властью князей, из которых многие и сами явили себя святыми, весь народ оказался устремленным «к почести вышнего звания Божия во Христе Иисусе» (Фил. 3, 14), ибо во всем русском народе веро- и нравоучение Православной Церкви сделалось краеугольным камнем всей культуры Руси. Она стала Святою (см.: Святая Русь), подобно тому как свята Церковь, объединяющая и святых, и кающихся грешников, и даже грешников, еще не кающихся, но способных к покаянию, ибо она является источником святости для ищущих освящения и стремящихся к нему.

Жили в Божьем мире. Жили ради Бога, ради Его славы и не ждали, чтобы здесь, на земле, исполнялись желания и чаяния, но на Небе и в Вечности ожидали своих венцов. Так в народном быту и характере воплощалось Святое Евангелие. Русь обновилась во Святом Крещении, ибо она восприняла тайну новой жизни, принесенной на землю воплотившимся Христом Богом.

Естественный мир до Христа не знал этой тайны и вне Христа не может знать ее и теперь. Тайна возрожденной новой, благодатной жизни христианской есть дух самоуничижения и смирения, исполненного любви, а познается эта тайна тем, кто устремляется по пути следования Христовым заповедям, взявши крест, как учил Господь (см.: Мф. 16, 24 и др.).

Русь всегда сознавала себя грешной и всегда возвышалась к святости. Здесь каждый человек проводил свою жизнь во внутренней борьбе, в невидимой брани со своими страстями, в борьбе против зла и на стороне добра. Пусть не все выходили победителями, но не было таких, кто был бы безразличен к своим падениям, кто не мучился бы ими. Падшие торопились восстать и исправиться: «… мы же востахом и исправихомся» (Пс. 19, 9).

Русь не один год превращалась в Святую Русь, но превращалась неуклонно, и, как бы замечательно это ни было, наше внимание особенно привлекается к тому, что в это Свято-русское время нашей истории христианский подвиг святости гармонично вписывался во все явления общественной и государственной жизни русского монархического самодержавного строя. В идеале каждый административный чиновник в решении всех своих служебных задач исходил из понятий христианского подвига. Этим принципом было проникнуто все общество. Ни римский католицизм, ни тем более протестантизм не дают той нераздельности между внутренней и внешней жизнью, которая требуется для гармоничного развития общественной и государственной жизни и которой открыт путь и все возможности в Православии. Не царями, а православным бытом русского народа создавалась русская государственная форма — православная монархия. Чего же более, если по нашей вере на содевание спасения должны быть обращены отнюдь не только все подвиги благочестия, но и житейские дела с гражданскими, оцениваются же они не по своему числу и внешнему значению, не по видимости их, но скорее по их невидимости, по тому, как они повлияли на сердце, чтобы исправить волю, насколько они свидетельствуют о чистоте воли, насколько при их посредстве и ради любви к Богу христианин смог сделать шаг, чтобы высвободиться из сети страстей, держащих его в рабстве греху.

Так русский народ и жил в духе праведности Христовой, жил «алча правды» (см.: Мф. 5, 6). В этом Русь и осуществляла свое призвание, а верность этому призванию со стороны всего народа сделала нашу Родину хранилищем Божественной истины и служительницей Евангельского благочестия.

Святая Русь, Православная Россия воспитала народ, чуждый западническому правовому понятию об общественности и о государственности. Дух христианского подвига и праведности много веков безраздельно господствовал на нашей Родине, он оставил глубокий след на сердце и на уме народа. Еще во время имп. Петра I русский народ жил в духе учения Св. Церкви, которой он держался «яко же рождшия его матери». Русскому народу не было надобности во внешнем бессердечном законничестве конституционного государства и он не стремился урвать себе хоть частичку государственной власти в своих эгоистических интересах. Наоборот, народ, крепкий в своем Православии, прежде всего заботился о чистоте совести, о смягчении сердца, о совершенствовании себя по слову Христову (см.: Мф. 5, 48). Поэтому и носителя власти, богоизбранного Царя, он окружал любовью, послушанием и готовностью сотрудничества и вручал своего богопоставленного Монарха не ревнивому надзору корысто-, често- и властолюбцев, желавших играть роль соучастников власти, но всесовершенной благодати Божией.

Н. Кусаков



Православная монархия есть самая древнейшая и самая естественная у всех народов. Первые демократии (Римская и Афинская) возникли уже позже, после первых в истории антимонархических революций и изгнания царей. Ячейкой государства является семья. В семье отец природно является начальником, а сын — подчиненным; власть отца не есть результат семейных выборов, но вручена ему естественным Законом Божиим (митр. Филарет Московский). Как из разросшейся семьи-племени возникает народ, так и из семейного единоличного возглавления — царское самодержавие. Как семейное, так и монархическое устройство есть установление Божие для земного существования греховного падшего человека. Первозданный человек, пребывавший в живом Богообщении, не подчинялся никому, кроме Бога, и был владыкой над неразумными тварями. Человек согрешивший, нарушивший Божественную иерархию подчиненности, отпавший от Бога, стал рабом греха и дьявола и как следствие этого стал подчиненным человеку, подобному себе. Греховная воля человека для ограничения своей разрушительной деятельности требует подчинения. Это Божественное установление имеет в виду единственно благо человека — ограничить распространение зла. И сама история подтверждает, что каковы бы ни были недостатки монархий, они не идут ни в какое сравнение с тем злом, какое приносят народам революции и анархии.

Монархическое правление установлено Богом по Своему подобию. «Бог, как Единый, установил власть единоличную, как Всемогущий — власть самодержавную, как Вечный — власть наследственную» (митр. Филарет Московский). Такова монархия вообще, независимо от ее духовного содержания; будучи установлена по подобию Божию, она уже имеет воспитательное религиозное значение. Христианская монархия сложилась и развивалась под непосредственным водительством и благодатным освящением Христовой Церкви и потому имеет особое духовное содержание.

Церковь есть также установление Божественное, как и монархическая государственность, хотя и несравненно высшее в силу своей Богочеловеческой природы. Поэтому она не могла иметь с ней принципиального противоречия, но со времен Константина Великого совместно с ней делала общее дело Божие на земле. После обращения император, по его собственным словам, стал исполнять функции «епископа (т. е. надзирателя) внешних дел Церкви», а сама монархическая государственность стала «внешней Церковной оградой».

Взаимоотношения Церкви и православной монархии наиболее ярко выражают два документа: 6-я новелла «О симфонии» имп. Юстиниана и «Епанагога» св. патр. Фотия, принятая в число основных законов имп. Василием Македонянином. Эти документы были восприняты Церковью, как выражающие ее учение по этому вопросу. Согласно им, Церковь и Православное Царство существуют в таком же единстве, как душа и тело, образуя единый живой организм. Конечно, Церковь может существовать и без христианской государственности, как и душа без тела, но это состояние неестественное. Из девятнадцати с половиной веков своего существования Церковь шестнадцать (от равноап. Константина до царя-мученика Николая II) прожила в Православном Царстве. Церковь и Царство связывают не юридические отношения, не разграничения сфер деятельности, но Истина — вера Церкви, которую Православное Царство признает своей истиной. Поэтому и преступления против веры и Церкви (проповедь безбожия, аморальности, все виды магии) в Православном Царстве являются также государственными преступлениями. Православный царь сознает себя слугой Божиим, исполнителем Его воли, а Православное Царство — орудием Промысла Божия в мире. Задача православного царя, по определению имп. Юстиниана, — сохранение в чистоте христианской веры и защита от всякого покушения Святой Апостольской Церкви. Православное Царство религиозно по своей природе и является особой Богоустановленной формой человеческого общества. Оно подчинено вере Церкви, как Божественной истине, и сама эта истина различно воплощается в государстве, в его культуре и быте.

Глубоко понимая духовные основы государственного бытия, Юстиниан писал: «Благосостояние Церкви есть крепость империи». Пока здорова душа, тело может сопротивляться любой болезни; при оставлении же тела душою неизбежна смерть.

Церковь не берет на себя земной власти, земной организации человеческой жизни, но дает и власти, и земной жизни духовную основу, внутреннее содержание, которое преобразует монарха в православного царя-помазанника, народный быт — в быт воцерковленный, а население страны — в православный церковный народ.

В едином служении делу Божию — в создании на земле Царства Божия — Церковь и Царство составляют одно целое, один организм, хотя и «неслиянно», но и «нераздельно», подобно тому как существуют два естества (Божественное и Человеческое) в едином Лице Христовом. Царство получает веру и благодать освящения от Церкви, а Церковь, не изменяя своей таинственной духовной природе, поручает этому Царству ограждать себя от внешних врагов. Эта православная «симфония» (см.: Симфония властей) принципиально отличается от «папоцезаризма» (государственно-административное господство Церкви) и от протестантского «цезарепапизма» (власть над Церковью абсолютного монарха, не ограниченного ни верой Церкви, ни ее канонами, которые есть ее еретические извращения). В Православном Царстве, согласно Юстиниану, «ни один закон не имеет силы, если он противоречит церковным канонам».

Именно неслиянность и неразрывность Церкви и Царства, их живая связь отражены в двойном совместном служении царя и Патриарха. Помимо своего места в Церкви, определяемого канонами (первый среди равных ему епископов), Патриарх есть представитель Церкви в государстве, надзиратель за его Православием. Само государство возлагает на Церковь обязанность учить и предоставляет ей в этом монопольное право. От царя же, согласно «Епанагоге», требуется верность Православию, т. е. всему учению Церкви, и жизни, основанной на этом учении. Тем самым царская власть подчинена истине, хранимой Церковью. Сам царь получает от Церкви особую харизму — особый дар Святого Духа на свое царское служение. Это происходит во время таинства его венчания на царство и Миропомазания. Существенными моментами этого являются исповедание царем Символа веры и его присяга Богу на сохранение веры в ее целости в особой коленопреклонной молитве царя, а также молитва царя за народ и народа за царя. В ответ на этот обет верности царя ему преподается особая «благодать царства» через возложение рук Патриарха, помазание св. миром и через Причащение по священническому чину.

Царь-Помазанник не просто благословенный Богом правитель, но и особый чин в самой Церкви, особый хранитель Вселенской Церкви, имеющий право собирать церковные Соборы и председательствовать на них. Такой Царь-Помазанник всегда был в Церкви в единственном числе: сначала византийский император, а потом русский царь. Православная Вселенская Церковь, даже находившаяся в других странах, всегда поминала царя особо, как своего покровителя. Так, для окончательного утверждения этого титула за Иваном Грозным недостаточно было Собора русских архиереев, но требовалось подтверждение от всех восточных Патриархов.

Великие князья русские, владетели сербские, грузинские, болгарские были защитниками Церкви лишь в своих областях. Они возводились на княжение также с благословения Церкви, но по иному чину («Во еже благословите князя»), который включал венчание князя, но не имел Миропомазания. Конечно, и они по своему служению были христианские государи, неразрывно сознающие себя как чадами Церкви, так и национальными правителями, защитниками интересов как христианства, так и своего народа. Они жили целиком церковным бытом, имели своих духовников, через которых так же, как и через архипастырей, Церковь влияла на их христианскую совесть. Множество святых благоверных князей прославлено Богом нетлением мощей и чудесами именно за свое служение христианских государей. Русская Церковь знает около 70 святых князей и княгинь, не один десяток их насчитывают Церкви грузинская, сербская и болгарская. Это и князья-мученики, убитые за Христа от неверных, и князья-страстотерпцы, пострадавшие от лжебратий, и равноапостольные государи — распространители Христовой веры в своих странах, и князья-иноки, и князья-воины, положившие живот свой за веру и отечество.

Византийские благоверные цари являют еще и особый тип благочестия — умирителей Церкви, собиравших Вселенские и Поместные Соборы, низлагавшие еретиков. Среди таких царей видим и глубоких богословов вроде имп. Юстиниана, и церковных песнописцев, как имп. Лев Премудрый, чьи стихиры и поныне воспевает Церковь, и ревнителей монашеской жизни, в самом дворце живших почти по уставу Студийского монастыря. Каков был круг интересов даже у женщин — членов царской семьи, красноречиво говорит свидетельство дочери имп. Алексия Комнина Анны: у них за обедом регулярно читали св. отцов, преимущественно Максима Исповедника (одного из глубоких богословов-созерцателей). На богослужении цари сами читали Апостол, несли свечу перед св. Дарами, на крестных ходах носили икону Нерукотворного Спаса. Всем известно, что Владимир Мономах заповедовал своим детям даже в седле творить молитву, а сам имел в седельной сумке Псалтырь, которую читал ежедневно. Перед смертью и византийские цари, и наши князья, как правило, принимали монашеский постриг, чтобы отойти ко Господу в иноческом звании. Это же звание принимали и княгини-вдовы, избегающие второго брака.

Христианские цари Византии построили сотни монастырей, тысячи храмов, множество благотворительных учреждений (домов для сирот, больных и престарелых). По их инициативе были направлены миссии с христианской проповедью к армянам, грузинам, арабам, эфиопам, готам, позже — к славянам. Юстиниан видел свою задачу христианского царя в том, «чтобы весь мир стал христианским». С этой же целью еще Константин Великий заступался за гонимых христиан персидских и готских, а позже Юстиниан — за христиан арабских, страдавших от иудеев.

История распространения христианства достаточно ясно показывает роль православных государей. Первыми христианами Армении, Грузии, Эфиопии, Болгарии, Великой Моравии, Чехии, Руси были их государи. Первые христиане Руси — это благоверные князья Аскольд и Дир, обращенные к вере чудом Божией Матери и запечатлевшие верность Христу мученической кончиной; это равноап. кн. Ольга, это восприемник русского народа от купели Крещения, его крестный отец равноап. кн. Владимир, по горячей вере которого русский народ сподобился рождения от воды и Духа прежде оглашения в вере. Всем известна роль киевских вел. князей в распространении христианства на Руси, строительство ими храмов и монастырей. Насколько долго христианство считалось «княжеской верой», говорит тот факт, что уже столетие спустя после Крещения Руси, по свидетельству окружного послания митр. Киевского Иоанна, многие из простонародья полагали, что венчаться, соблюдать посты, молиться в церкви и исповедоваться должны одни князья и бояре.

Православный царь, являясь орудием Промысла Божия, несет совершенно особое служение — в симфонии с Церковью быть «удерживающим» мировое зло. Ап. Павел во 2-м послании к Солунянам, предсказывая пришествие антихриста к концу мировой истории, говорит: «Тайна беззакония уже в действии, только не совершится, доколе не будет взят от среды удерживающий теперь». По единогласному толкованию св. отцов, от св. Златоуста до свт. Феофана Затворника — под «удерживающим» разумеется христианский государь Рима: во времена св. Златоуста — император Второго Рима — Византии, во времена свт. Феофана — русский царь Третьего Рима — Москвы.

Первым это служение «удерживающего» получил и исполнял Константин Великий по особому благословению Божию (вспомним знамение Креста и надпись: «Сим победиши»). Именно благословением Божиим и мечом св. Константина были низложены злейшие враги Церкви Христовой Максенций и отступник Ликиний, а христианская вера стала господствующей в империи после двух с половиной веков гонений (причем сами христиане составляли не более 10% населения). Позднее христианским государям многократно приходилось мечом защищать Церковь, смирять ярость варваров, язычников и отступников. А. Тускарев



После отрицания Петром I верховного значения Церкви в государственных делах идея русской православной монархии была подорвана. На ее месте начал создаваться какой-то гибрид с полурусским содержанием и превдозападной формой. Для законности русские императоры и императрицы продолжали короноваться на царство в Церкви. Делалось это с большой примесью формальности. Народу понадобилось два века, чтобы «просветиться» до такой степени, что столь равнодушно отнестись к убийству Помазанника Божия.

По идее русской монархии только Бог является источником власти монарха! Эта мысль была с предельной честностью сформулирована Иваном Грозным в одном из его писем кн. А. М. Курбскому, сбежавшему в Литву и оттуда, с безопасного расстояния, затеявшему свой диспут. «Ваше дело холопье повиноваться, а я, — пишет Царь, — за Вас отвечу перед Богом!»

Если мы согласимся, что русская православная монархия может существовать только тогда, когда и монарх, и его подданные будут истинно верующими христианами, то проблема восстановления монархии в России становится проблемой восстановления христианства. Сразу же оговорюсь, сказав, что проблема восстановления христианства также актуальна и среди русских, проживающих за рубежом. Люди, представляющие себе восстановление монархии как свержение коммунизма и прикрепление этикетки «монархия» к образовавшемуся после этого свержения обществу, просто-напросто недопонимают исторических основ русской монархии или же путают идею русской монархии с идеей русской империи. Восстановить империю будет еще трудней, чем монархию. В то время как монархия является почти натуральной формой правления, с точки зрения верующего христианина, империя не может претендовать на такую же приемлемость. Именно поэтому Православие для советской власти было основным идеологическим врагом.

По почину Петра I русская религиозно-философская мысль потеряла всякое влияние на русское государственное устройство. Преемники Петра возвели раболепство перед западными (атеистическими) мыслителями почти в культ. Т. о., в XIX в. русская религиозно-философская мысль мало изучалась, и не только мало изучалась, но о ее существовании подавляющее большинство русских образованных людей просто не подозревало. Мало кто, напр., из русской интеллигенции к. XIX — н. XX в. слыхал об учении св. прп. Серафима Саровского. А ведь оно по своей глубине и универсальности никак не уступает западной философской мысли. Правда, с важной разницей: в его трудах все базируется на вере, а не на неверии (или же «вере» в силу человеческого разума). Или кто (уже в XX в.) серьезно относился к трудам Л. А. Тихомирова (после его прозрения и «измены» революционерам и перехода в лагерь «мракобесов»)?

Анализируя поведение большинства русских царей и цариц послепетровского периода, невольно приходишь к мысли, что и они тоже не уяснили себе истинную роль русского православного монарха. Так, с легкой руки Петра I русское духовенство православное зачастую подвергалось гонению, а в остальное время, вплоть до революции 1917 года, играло роль скорее обрядовую, чем роль духовного воспитателя и хранителя духовных ценностей. Неудивительно, что в то время как русское духовенство сыграло решительную роль в освобождении от татаро-монгольского ига, а позже — в спасении страны от полного упадка в Смутное время, в 1917 оно такой роли не играло. Революция, будучи делом государственным, не касалась Церкви согласно «славному» принципу отделения Церкви от государства, принявшему к этому времени значение нерушимого закона.

Поэтому трудно найти какие-либо серьезные положительные труды об основах русской православной монархии, которые были бы написаны в течение последних двух столетий. Модным и охотно принимаемым «прогрессивной частью» русского общества стало порицание монархии вообще и русской в особенности. За редкими исключениями русские мыслящие люди искали ответов на Западе. Подавляющая часть русской публицистики отражает увлечение западными (при этом социалистическими) идеями и отречение от всего русского, а особенно — от идеи русской православной монархии.

Одним из теоретиков идеи русской православной монархии допетровского периода, несомненно, является царь Иван Грозный, чьи толкования идеи русской монархии были ясно выражены в его многочисленных письмах.

Государственное управление, по Грозному, должно представлять собою стройную систему. Представитель аристократического начала кн. Курбский упирает преимущественно на личные доблести лучших сильных во Израиле (не то же ли мы слышим в требованиях конституции триста лет спустя?). Иван относится к этому как к проявлению политической незрелости и старается объяснить князю, что личные доблести не помогут, если нет правильного строения, если в государстве власти и учреждения не будут расположены в надлежащем порядке. «Как дерево не может цвести, если корни засыхают, так и это: аще не прежде строения благая в царстве будут, то и храбрость не проявится на войне. Ты же, — говорит царь, — не обращая внимания на строения, прославляешь только доблести».

На чем же, на какой общей идее воздвигается это необходимое строение, «конституция» христианского царства? Иван в пояснении вспоминает о ереси манихейской: «Они развратно учили, будто бы Христос обладает лишь небом, а землею самостоятельно управляют люди, а преисподнями — дьявол». «Я же,— говорит Царь,— верую, что всеми обладает Христос: небесным, земным и преисподним… и вся на небеси, на земли и преисподней состоит Его хотением, советом Отчим и благоволением Святого Духа». Это Высшая власть налагает Свою волю и на государственное «строение», устанавливает и царскую власть.

Ересь манихейская, кстати, и есть тот самый принцип отделения Церкви от государства, за который ратовали «западники» в России.

Права верховной власти в понятиях Грозного определяются христианской идеей подчинения подданных. Этим дается и широта власти, в этом же и ее пределы (ибо пределы есть и для Грозного). Но в указанных границах безусловное повиновение царю как обязанность, предписанная верой, входит в круг благочестия христианского. Если царь поступает жестоко или даже несправедливо, это его грех. Но это не увольняет подданных от обязанности повиновения. Если даже Курбский и прав, порицая Ивана как человека, то от этого еще не получает права не повиноваться Божественному закону: «Не мни, праведно на человека возъярився. Богу приразиться: ино бы человеческое есть, аще и порфиру носить, ино же божественное». Поэтому Курбский своим поступком свою «душу погубил». «Если ты праведен и благочестив, — говорит царь, — то почему же ты не захотел от меня, строптивого владыки, пострадать и наследовать венец жизни?» Зачем «не приревновал еси благочестия» раба твоего Васьки Шибанова, который предпочел погибнуть в муках за господина своего?

Противоположение нашего принципа верховной власти и европейского вообще неоднократно заметно у Ивана и помимо полемики с Курбским… Он ясно понимает, что представляет собой иной высший принцип. Если бы у вас, говорил он шведскому королю, было совершенное королевство, то отцу твоему архиепископ и советники, и вся земля в товарищах не были бы. Он ядовито замечает, что шведский король «точно староста в волости», показывая полное понимание, что этот «несовершенный» король представляет в сущности демократическое начало. Так и у нас, говорит царь, «наместники новгородские люди великие», но все-таки «холоп государю не брат», а потому шведский король должен бы сноситься не с государем, а с наместниками. Такие же комплименты Грозный делает и Стефану Баторию, замечая послам: «Государю вашему Стефану в равном братстве с нами быть не пригоже». В самую даже крутую для себя минуту Иван гордо выставляет Стефану превосходство своего принципа: «Мы, смиренный Иоанн, царь и великий князь всея Руси, по Божьему изволению, а не по многомятежному человеческому хотению». Как мы видели выше, представители власти европейских соседей для Ивана суть представители идеи «безбожной», т. е. руководимой не Божественными повелениями, а теми человеческими соображениями, которые побуждают крестьян выбирать старосту в волости.

Вся суть царской власти, наоборот, в том, что она не есть избранная, не представляет власти народной, а нечто высшее, признаваемое над собой народом, если он «не безбожен». Иван напоминает Курбскому, что «Богом цари царствуют и сильные пишут правду». На упрек Курбского, что он «погубил сильных во Израиле», Иоанн объясняет ему, что сильные во Израиле — совсем не там, где полагает их представитель аристократического начала «лучших людей». Земля, говорит Иван, «правится Божиим милосердием и Пречистыя Богородицы милостью и всех святых молитвами и родителей наших благословением, и последи нами, государями своими, а не судьями и воеводами и еже ипаты и стратиги».

Не от народа, а от Божией милости к народу идет, стало быть, царское самодержавие. Иван так и объясняет: «…Самодержавие Божиим изволением… началось от Владимира Святого, Владимира Мономаха и так далее и через ряд государей, — говорит он, — даже дойде и до нас смиренных скипетродержавие Русского Царства…»

Царская власть дана для поощрения добрых и кары злых. Поэтому царь не может отличаться только одной кротостью. «Овых милуйте рассуждающе, овых страхом спасайте», — говорит Грозный. «Всегда царям подобает быть обозрительными: овогда кротчайшим, овогда же ярым: ко благим убо милость и кротость, ко злым же ярость и мучение: аще ли сего не имеет — несть царь!» Обязанности царя нельзя мерить меркой частного человека. Иное дело свою душу спасать, иное же «о многих душах и телесах пещися». Нужно различать условия. Жизнь для личного спасения — это «постническое житие», когда человек ни о чем материальном не заботится и может быть кроток, как агнец. Но в общественной жизни это уже невозможно. Даже святители, по монашескому чину лично отрекшиеся от мира, для других обязаны иметь строение, попечение и наказание. Но святительское запрещение — по преимуществу нравственное. «Царское же управление (требует) страха, запрещения и обуздания, и конечного запрещения» ввиду «безумия злейшего человеков лукавых».

Власть столь важная должна быть едина и неограниченна. Если управляемые будут не под единою властью, то хотя бы они в отдельности были храбры и разумны, общее правление окажется «подобно женскому безумию». Царская власть не может быть ограничиваема даже святительской…

Еще более вредно ограничение царской власти аристократией. Царь по личному опыту обрисовывает бедствия, нестроения и мятежи, порождаемые боярским самовластием. Расхитив царскую казну, самовластники, говорит он, набросились и на народ: «Горчайшим мучением имения в селах живущих пограбили…»

Положить предел этому хищничеству может лишь самодержавие. Однако же эта неограниченная политическая власть имеет, как мы выше заметили, пределы. Она ограничивается своим собственным принципом…

Ответственность царя — перед Богом, нравственная, впрочем, для верующего вполне реальная, ибо Божия сила и наказание сильнее царского. На земле же перед подданными царь не дает ответа. «Доселе русские владетели не допрашиваемы были… ни от кого, но вольны были своих подвластных жаловать и казнить, а не судились с ними ни перед кем».

Т. о., восстановление монархии требует восстановления истинного христианского мировоззрения, т. е. совершенно реального ощущения Промысла Божия в земных делах. Само собою разумеется, что никакого разговора об отделении Церкви от государства здесь и быть не может. Наоборот, именно Церковь должна следить за тем, чтобы нравственные устои постоянно поддерживались и соблюдались. Именно Церковь должна заниматься воспитанием граждан. И именно Церковь должна быть верховным нравственным авторитетом во всех вопросах.

Поэтому вопроса о восстановлении монархии, строго говоря, нет. Есть вопрос о восстановлении Православия в будущей России. Для истинно верующего христианина монархическая форма правления является сама собой разумеющейся. Религиозное миросозерцание нации порождает инстинктивное стремление к истинно монархической власти, и тот же инстинкт подсказывает в общих чертах многие необходимые для монархического строения истины.

Для верующего понятно, что только реальная связь с Божеством способна дать силу жить нравственным идеалам. Как бы то ни было, в исторической действительности всеобъемлющий идеал, способный объединять все цели, все стороны жизни на почве нравственной, человечество находило именно в религии. Те или иные религиозные концепции, точно так же как те или иные настроения религиозного сознания, могущественно влияют на общественную и политическую жизнь (несмотря на все попытки «отделить» Церковь от государства).

Отсюда ясно, что наиболее твердую почву для монархии дает именно христианство.

В самом деле, власть монарха возможна лишь при народном признании. Но, будучи связана с Высшей Силой, она является представительницей не народа, а той Высшей Силы, из которой вытекает нравственный идеал. Признавать верховное господство этого идеала нация может лишь тогда, когда верит в его абсолютное значение, а стало быть, возводит его к абсолютному личному началу, т. е. Божеству. Проистекая из человеческих сфер, идеал не был бы абсолютен; проистекая не из личного источника, не мог бы быть нравственным. Т. о., подчиняя свою жизнь нравственному идеалу, нация, собственно, желает себя подчинить Божественному руководству, ищет верховной власти Божественной.

Это и есть то необходимое условие, при котором единоличная власть способна перерастать значение уполномоченной и становится верховной, уполномоченной от Божества, а поэтому не только совершенно независимой от людей, но выше всякой человеческой власти.

Именно уже значительно потускневшее религиозное сознание дало место и той теории абсолютизма, по которой народ будто бы отрекается от своей власти в пользу монарха. В действительности это идея не монархии, а цесаризма, вечной диктатуры, т.е. в основе идея демократическая. По идее монархической народ вовсе ни от чего своего не отказывается, а лишь проникнут сознанием, что верховная власть, по существу, принадлежит не ему, а той Высшей Силе, которая указывает цели жизни человеческой. Народу не от чего отказываться, он просто признает власть Бога и тот факт, что в государственных отношениях она вручается монарху не народом, а Божественной волей. При таком понимании власть монарха не есть народная, не из народной власти истекает и не народную волю призвана выражать. Но, с другой стороны, эта власть существует не для самой себя, как это может случиться при абсолютизме, но для народа, для исполнения миссии, свыше указанной. Т. о., монархическая власть составляет служение, а не привилегию.

Настоящая монархия этой своей отвлеченностью от народной власти и народной воли и в то же время своей подчиненностью народной вере, народному духу, народному идеалу именно и приобретает способность быть властью верховной.