Образование за границей при Петре Первом: дневник Петра Толстого
С. Князьков
Один из самых любопытных документов в этом отношении представляет из себя дневник Петра Андреевича Толстого, веденный им во время заграничной поездки с 26 февраля 1697 г. по 27 января 1699 г. В дневнике Толстого любопытно переплетаются старая московская нетерпимость к еретическому Западу и новое ученическое отношение к нему, захватывавшее непосредственную натуру своими поражающими впечатлениями даже против ее воли. Истый москвитянин, полный воспоминаний об исконном соперничестве с Польшей, Толстой въезжает в пределы королевства готовый все хулить и не одобрять, но по мере того, как он дальше продвигается по польскому краю, тон его заметок довольно-таки смягчается. В Борисове, за Могилевом, он не без чувства собственного превосходства говорит о плененной поляками русской иконе, почерневшей от того, что находится в плену у еретиков, несмотря на все их старания отмыть чудесную черноту, а в Ченстохове он уж не без благоговения сравнивает образ Ченстоховской Божьей Матери с образом Владимирской и признает первую тоже письма евангелиста Луки.
А впечатления торжествующего Запада неслись ему навстречу, нагромождаясь одно на другое.
[…] Через пятнадцать недель после выезда из Москвы, после ряда сильных впечатлений, Толстой добрался до Венеции. Странный, удивительный город, точно сказочное чудо вздымался своими мраморными дворцами прямо из моря; улицы водяные, нет ни площадей, ни карет, ни телег, «а саней и вовсе не знают». Толстой осмотрел великое создание зодчества — храм св. Марка, дворец дожей и очень поразился той свободой, с которой люди всякого чина входили в палаты дожа: в сенях торговые люди продают калачи и коврижки, и люди покупают и тут же едят «без стыда». Сами «венециане люди умные, политичные и ученых людей здесь много: однако ж, нравы имеют видом неласковые, а к приезжим иноземцам зело приемны… Вина пьют мало, а больше употребляют в питьях лимонаты, кафы, чекулаты и иных тому ж подобных, с которых быть человеку пьяну невозможно. И народ женский в Венеции зело благообразен и строен и политичен, высок, тонок и во всем изряден, а к ручному делу не очень охоч, больше заживают в прохладах, всегда любят гулять и быть в забавах»… Венециане вообще живут весело, «ни в чем друг друга не зазирают и ни от кого ни в чем никакого страху никто не имеет, всякий делает по своей воле, кто что хочет: та вольность в Венеции и всегда бывает. И живут венециане всегда во всяком покое, без страха и без обиды и без тягостных податей»… В этих словах звучит не только побежденное предубеждение православного москвитянина перед еретическим Западом, но и нотки некоторого чувства зависти к Западу на мотиве сознания, что этого-то несомненно хорошего и ладного, этого житья без страха обиды у нас нет: у нас, наоборот, страх обиды, не можешь заниматься, чем хочешь, подати тягостные, и над всем и всеми царят страх казни, жестокие муки и ссылка.Очерки из истории Петра Великого и его времени. М., 1909. С. 63-64.