Взяточники в эпоху Петра I
С. Князьков
За взяточничество и казнокрадство, которые Петр считал великими преступлениями против отечества, перебывали под судом и поплатились денежными взысканиями почти все из наиболее видных сотрудников Петра. Сибирский губернатор князь Гагарин был за это повешен; с.-петербургский вице-губернатор пытан и публично сечен на площади; вице-канцлер барон Шафиров снят с плахи и отправлен в ссылку. Кругом Петра все, по его выражению, «играли в закон, как в карты, подбирая масть к масти, и неустанно подводили мины под фортецию правды». Все это не могло не ожесточать Петра, по натуре человека снисходительного, доброжелательного и доверчивого, и он потерял веру в людскую честность. «Всяк человек есть ложь», — любил он повторять слова псалма Давидова; — «Правды в людях мало, а коварства много», и Петру стало казаться, что эту «ложь человечу» можно обуздать только «жесточью». Отсюда необыкновенная строгость его законодательства и обилие в нем угроз страшными казнями. Отсюда и та быстрота его на всякую расправу, на «поступанье руками» — от битья знаменитой дубинкой до смертной казни включительно.
Эта «дубинка» была далеко не такой потешной вещью, как иногда может казаться теперь; при его громадной физической силе, Петр бил больно, а войдя в азарт, как он это умел по своему характеру делать, бил жестоко, так что жена его, царица Екатерина, иной раз вбегала в кабинет и с большими усилиями прекращала побои.
[…] Население довольно безропотно несло поборы и по памяти от глубокой старины считало в простоте душевной себя еще обязанным «кормить» начальство, и во многих жалобах от описанного времени жалобщики очень отличают корм, который они давали начальству, от взяток, которые начальство с них вымогало. […] Петр прекрасно знал, что за служебный персонал находится в его распоряжении, и не питал никаких иллюзий насчет его честности и служебной опытности и принимал ряд мер для устройства бдительнейшего надзора за своими чиновниками. […] Сенаторские ревизии не осуществились при жизни Петра, и он до выработки положения о ревизорах-сенаторах посылал в провинции для досмотра злоупотреблений и скорой расправы с виновными офицеров своей гвардии. Он не стеснился в 1721 году назначить гвардейских майоров надзирателями даже за сенатом, и эти надзиратели получили у него полномочие не только доносить прямо ему о замеченных нарушениях закона, но и сажать собственной властью господ сенаторов под арест, в крепость в случаях несомненной вины. Младшие гвардейские офицеры и даже нижние чины — сержанты, капралы, унтер-офицеры, солдаты ~ посылались с чрезвычайными поручениями в провинцию. […] Страх перед этими гвардейцами был таков, что редко кто даже из заслуженных людей пробовал им перечить. Московский вице-губернатор, заслуженный бригадир Воейков, бранил присланного преображенского сержанта, высылал его вон из канцелярии, замахивался тростью бить и кричал: «Я не токмо тебя, но лучших ваших Преображенских сержантов бивал батожьем и тебя отпорю и в оковах пошлю в Петербург!» Но и Воейков должен был смириться, когда на место струсившего сержанта послали из Петербурга энергичного и сурового солдата того же Преображенского полка Поликарпа Пустошкина. Солдат Пустошкин остался крайне недоволен поведением и состоянием дел у московской администрации и, по словам случайного свидетеля, президента юстиц-коллегии графа Матвеева, проезжавшего чрез Москву к себе в именье, «учинил жестокую передрягу, все канцелярии опустошил и всем здешним правителям не только ноги, но и шеи смирил цепями». Бригадир (чин старше полковничьего) Воейков тоже был посажен солдатом Пустошкиным на цепь. […] В этих «карательных» посылках гвардейских солдат и офицеров, может быть, всего ярче сказалась завещанная Московской Русью России императорской основа властвования страхом. Розги и побои регулировали семейные отношения, плеть и плаха — отношения гражданина к государству. Оно всегда в московское время являлось устрашающим и карающим, и иным не могло сделаться и за время господства Петра. Люди не так-то скоро меняются, как их одежда и внешний житейский обиход. На устрашении, в конце концов, было построено при Петре управление, на устрашении был устроен и суд; всякая инструкция, всякое распоряжение, исходящее от власти к подчиненному, всегда заключает при Петре в себе угрозу штрафом или даже жестоким истязанием. Опасение является в те времена основой в отношении низшего к высшему, и всякий свой поступок каждый подчиненный старается обставить так, чтобы не быть в ответе перед пославшим его. Делать дело не так, как велит долг и собственное искреннее разумение, а так, как приказано начальством, чтобы прежде всего избежать его гнева, а не нарушения закона, — вот основа всех поступков подчиненного в московское время, такой же она осталась при Петре, сделавшись только более регламентированной, вогнанной в рамки инструкции, разработанной по западному образцу и стремившейся новые идеи общего блага и благоденствия вводить путем «истязания» и «весьма живота лишения».Очерки из истории Петра Великого и его времени. М., 1909. С. 177-178, 237-240.
