В.О. Ключевский. Курс русской истории. Лекция 16
ГЛАВНЫЕ ЯВЛЕНИЯ II ПЕРИОДА РУССКОЙ ИСТОРИИ. УСЛОВИЯ. РАССТРАИВАВШИЕ ОБЩЕСТВЕННЫЙ ПОРЯДОК И БЛАГОСОСТОЯНИЕ КИЕВСКОЙ РУСИ. БЫТ ВЫСШЕГО ОБЩЕСТВА. УСПЕХИ ГРАЖДАНСТВЕННОСТИ И ПРОСВЕЩЕНИЯ. ПОЛОЖЕНИИ НИЗШИХ КЛАССОВ; УСПЕХИ РАБОВЛАДЕНИЯ И ПОРАБОЩЕНИЯ. ПОЛОВЕЦКИЕ НАПАДЕНИЯ. ПРИЗНАКИ ЗАПУСТЕНИЯ ДНЕПРОВСКОЙ РУСИ. ДВУСТОРОННИЙ ОТЛИВ НАСЕЛЕНИЯ ОТТУДА. ПРИЗНАКИ ОТЛИВА НА ЗАПАД. ВЗГЛЯД НА ДАЛЬНЕЙШУЮ СУДЬБУ ЮГО-ЗАПАДНОЙ РУСИ И ВОПРОС О ПРОИСХОЖДЕНИИ МАЛОРУССКОГО ПЛЕМЕНИ. ПРИЗНАКИ ОТЛИВА НАСЕЛЕНИЯ НА СЕВЕРО-ВОСТОК. ЗНАЧЕНИЕ ЭТОГО ОТЛИВА И КОРЕННОЙ ФАКТ ПЕРИОДА.
II ПЕРИОД. Обращаюсь к изучению второго периода нашей истории, продолжавшегося с XIII до половины XV в. Наперёд отмечу главные явления этого времени, которые составят предмет нашего изучения. Это были коренные перемены русской жизни, если сопоставить их с главными явлениями первого периода. В первом периоде главная масса русского населения сосредоточивалась в области Днепра; во втором она является в области Верхней Волги. В первом периоде устроителем и руководителем политического и хозяйственного порядка был большой торговый город; во втором таким устроителем и руководителем становится князь — наследственный вотчинник своего удела. Итак, в изучаемом периоде являются новая историческая сцена, новая территория и другая господствующая политическая сила; Русь днепровская сменяется Русью верхневолжской; волостной город уступает своё место князю, с которым прежде соперничал. Эта двоякая перемена, территориальная и политическая, создаёт в верхневолжской Руси совсем иной экономический и политический быт, непохожий на киевский. Соответственно новой политической силе эта верхневолжская Русь делится не на городовые области, а на княжеские уделы; сообразно с новой территорией, т. е. с внешней обстановкой, в какую попадает главная масса русского населения, и двигателем народного хозяйства на верхней Волге становится вместо внешней торговли сельскохозяйственная эксплуатация земли с помощью вольного труда крестьянина-арендатора. Как, в каком порядке будем мы изучать эти новые факты? Припомните, как вы изучали явления нашей истории XII и XIII вв. на гимназической скамье, т. е. как они излагаются в кратком учебном руководстве. Приблизительно до половины XII в., до Андрея Боголюбского, внимание изучающего сосредоточивается на Киевской Руси, на её князьях, на событиях, там происходивших. Но с половины или с конца XII в. внимание ваше довольно круто поворачивалось в другую сторону, на северо-восток, обращалось к Суздальской земле, к её князьям, к явлениям, там происходившим. Историческая сцена меняется как-то вдруг, неожиданно, без достаточной подготовки зрителя к такой перемене. Под первым впечатлением этой перемены мы не можем дать себе ясного отчёта ни в том, куда девалась старая Киевская Русь, ни в том, откуда выросла Русь новая, верхневолжская. Обращаясь ко второму периоду нашей истории, мы должны начать с объяснения того, что было виною этой перестановки исторической сцены. Отсюда первый вопрос при изучении второго периода — когда и каким образом масса русского населения передвинулась в новый край. Это передвижение было следствием расстройства общественного порядка, какой установился в Киевской Руси. Причины расстройства были довольно сложны и скрывались как в самом складе жизни этой Руси, так и в её внешней обстановке. Я бегло укажу главные из этих причин.
ВНЕШНЕЕ БЛАГОСОСТОЯНИЕ КИЕВСКОЙ РУСИ. С половины XII столетия становится заметно действие условий, разрушавших общественный порядок и экономическое благосостояние Киевской Руси. Если судить об этой Руси по быту высших классов, можно предполагать в ней значительные успехи материального довольства, гражданственности и просвещения. Руководящая сила народного хозяйства, внешняя торговля, сообщала жизни много движения, приносила на Русь большие богатства. Денежные знаки обращались в изобилии. Не говоря о серебре, в обороте было много гривен золота, слитков весом в греческую литру (72 золотника). В больших городах Киевской Руси XI и XII вв. в руках князей и бояр заметно присутствие значительных денежных средств, больших капиталов. Нужно было иметь в распоряжении много свободных богатств, чтобы построить из такого дорогого материала и с такой художественной роскошью храм, подобный киевскому Софийскому собору Ярослава. В половине XII в. смоленский князь получал со своего княжества только дани, не считая других доходов, 3 тысячи гривен кун, что при тогдашней рыночной стоимости серебра представляло сумму не менее 150 тысяч рублей. Владимир Мономах однажды поднёс отцу обеденный подарок в 300 гривен золота, а Владимирко, князь галицкий, дал великому князю Всеволоду в 1144 г. 1200 гривен серебра, чтобы склонить его к миру. Встречаем указания на большие денежные средства и у частных лиц. Сын богатого выезжего варяга Шимона, служивший тысяцким у Юрия Долгорукого, пожелав оковать гроб преподобного Феодосия, пожертвовал на это 500 фунтов серебра и 50 фунтов золота. Церковный устав Ярослава находил возможным назначить большому боярину за самовольный развод с женой пеню: ей «за сором», за обиду 300 гривен кун, а в пользу митрополита 5 гривен золота. Кроме денег есть ещё известия об изобильных хозяйственных статьях и запасах в частных имениях князей, где работали сотни челяди, о табунах в тысячи голов кобыл и коней, о тысячах пудов мёду, о десятках корчаг вина; в сельце у князя Игоря Ольговича, убитого в Киеве в 1147 г., стояло на гумне 900 стогов хлеба.
КУЛЬТУРНЫЕ УСПЕХИ. Пользуясь приливом туземных и заморских богатств в Киев и в другие торговые и административные центры, господствующий класс создал себе привольную жизнь, нарядно оделся и просторно обстроился в городах. Целые века помнили на Руси о воскресных пирах киевского князя, и доселе память о них звучит в богатырской былине, какую поёт олонецкий или архангельский крестьянин. Материальное довольство выражалось в успехах искусств, книжного образования. Богатства привлекали заморского художника и заморские украшения жизни. За столом киевского князя XI в. гостей забавляли музыкой. До сих пор в старинных могилах и кладах южной Руси находят относящиеся к тем векам вещи золотые и серебряные часто весьма художественной работы. Уцелевшие остатки построек XI и XII вв. в старинных городах Киевской Руси, храмов с их фресками и мозаиками поражают своим мастерством того. чей художественный глаз воспитался на архитектуре и живописи московского Кремля. Вместе с богатствами и искусствами из Византии притекали на Русь также гражданские и нравственные понятия; оттуда в Х в. принесено христианство с его книгами, законами, с его духовенством и богослужением, с иконописью, вокальной музыкой и церковною проповедью. Артерией, по которой текли на Русь к Киеву эти материальные и нравственные богатства, был Днепр, тот «батюшка Днепр Словутич», о котором поёт русская песня, донесшаяся от тех веков. Известия XI и XII вв. говорят о знакомстве тогдашних русских князей с иностранными языками, об их любви собирать и читать книги, о ревности к распространению просвещения, о заведении ими училищ даже с греческим и латинским языком, о внимании, какое они оказывали учёным людям, приходившим из Греции и Западной Европы. Эти известия говорят не о редких, единичных случаях или исключительных явлениях, не оказавших никакого действия на общий уровень просвещения; сохранились очевидные плоды этих просветительных забот и усилий. С помощью переводной письменности выработался книжный русский язык, образовалась литературная школа, развилась оригинальная литература, и русская летопись XII в. по мастерству изложения не уступает лучшим анналам тогдашнего Запада.
РАБОВЛАДЕНИЕ. Но всё это составляло лицевую сторону жизни, которая имела свою изнанку, какою является быт общественного низа, низших классов общества. Экономическое благосостояние Киевской Руси XI и XII вв. держалось на рабовладении. К половине XII в. рабовладение достигло там громадных размеров. Уже в Х — XI вв. челядь составляла главную статью русского вывоза на черноморские и волжско-каспийские рынки. Русский купец того времени всюду неизменно являлся с главным своим товаром, с челядью. Восточные писатели Х в. в живой картине рисуют нам русского купца, торгующего челядью на Волге; выгрузившись, он расставлял на волжских базарах, в городах Болгаре или Итиле, свои скамьи, лавки, на которых рассаживал живой товар — рабынь. С тем же товаром являлся он и в Константинополь. Когда греку, обывателю Царьграда, нужно было купить раба, он ехал на рынок, где «русские купцы приходяще челядь продают» — так читаем в одном посмертном чуде Николая-чудотворца, относящемся к половине XI в. Рабовладение было одним из главнейших предметов, на который обращено внимание древнейшего русского законодательства, сколько можно судить о том по Русской Правде: статьи о рабовладении составляют один из самых крупных и обработанных отделов в её составе. Рабовладение было, по-видимому, и первоначальным юридическим и экономическим источником русского землевладения. До конца Х в. господствующий класс русского общества остаётся городским по месту и характеру жизни. Управление и торговля давали ему столько житейских выгод, что он ещё не думал о землевладении. Но, прочно усевшись в большом днепровском городе, он обратил внимание и на этот экономический источник. Военные походы скопляли в его руках множество челяди. Наполнив ими свои городские подворья, он сбывал излишек за море: с Х в. челядь, как мы знаем, наряду с мехами была главной статьей русского вывоза. Теперь люди из высшего общества стали сажать челядь на землю, применять рабовладение к землевладению. Признаки частной земельной собственности на Руси появляются не раньше XI в. В XII столетии мы встречаем несколько указаний на частных земельных собственников. Такими собственниками являются: 1) князья и члены их семейств, 2) княжие мужи, 3) церковные учреждения, монастыри и епископские кафедры. Но во всех известиях о частном землевладении XII в. земельная собственность является с одним отличительным признаком: она населялась и эксплуатировалась рабами; это — «сёла с челядью». Челядь составляла, по-видимому, необходимую хозяйственную принадлежность частного землевладения, светского и церковного, крупного и мелкого. Отсюда можно заключить, что самая идея о праве собственности на землю, о возможности владеть землёю, как всякою другою вещью, вытекла из рабовладения, была развитием мысли о праве собственности на холопа. Это земля моя, потому что мои люди, её обрабатывающие — таков был, кажется, диалектический процесс, с которым сложилась у нас юридическая идея о праве земельной собственности. Холоп-земледелец, «страдник», как он назывался на хозяйственном языке древней Руси, служил проводником этой идеи от хозяина на землю, юридической связью между ними. как тот же холоп был для хозяина орудием эксплуатации его земли. Так возникла древнерусская боярская вотчина: привилегированный купец-огнищанин и витязь-княж муж Х в. превратился в боярина, как называется на языке Русской Правды привилегированный землевладелец. Вследствие того что в XI и XII вв. раба стали сажать на землю, он поднялся в цене. Мы знаем, что до смерти Ярослава закон дозволял убить чужого раба за удар, нанесённый им свободному человеку. Дети Ярослава запретили это.
ПОРАБОЩЕНИЕ ВОЛЬНЫХ РАБОЧИХ. Рабовладельческие понятия и привычки древнерусских землевладельцев стали потом переноситься и на отношения последних к вольным рабочим, к крестьянам. Русская Правда знает класс «ролейных», т. е. земледельческих наймитов, или закупов. Закуп близко стоял к холопу, хотя закон и отличал его от последнего: это, как мы видели, неполноправный, временнообязанный крестьянин, работавший на чужой земле с хозяйским инвентарём и за некоторые преступления (за кражу и побег от хозяина) превращавшийся в полного, обельного холопа. В этом угнетённом юридическом положении закупа и можно видеть действие рабовладельческих привычек древнерусских землевладельцев, переносивших на вольнонаёмного крестьянина взгляд, каким они привыкли смотреть на своего раба-земледельца. Под влиянием такого взгляда в старинных памятниках юридического характера наймит вопреки закону прямо зовётся «челядином». Этим смешением вольного работника-закупа с холопом можно объяснить одну черту не дошедшего до нас договора Владимира Святого с волжскими болгарами, заключённого в 1006 г. и изложенного Татищевым в его «Истории России»: болгарским купцам, торговавшим по русским городам, запрещено было ездить по русским сёлам и продавать товары «огневтине и смердине». Смердина — свободные крестьяне, жившие на княжеских или государственных землях; огневтина — рабочее население частновладельческих земель без различия челяди и наймитов. Строгость, с какою древнерусский закон преследовал ролейного наймита за побег от хозяина без расплаты, обращая его в полного холопа, свидетельствует в одно время и о нужде землевладельцев в рабочих руках и о стремлении наёмных рабочих, закупов, выйти из своего тяжёлого юридического положения. Такие отношения складывались из господствовавших интересов времени. Обогащением и порабощением создавалось общественное положение лица. В одном произведении русского митрополита XII в. Климента Смолятича изображается современный ему русский человек, добивающийся славы, знатности: он прилагает дом к дому, село к селу, набирает себе бортей и пожен, «изгоев и сябров», подневольных людей. Таким образом, экономическое благосостояние и успехи общежития Киевской Руси куплены были ценою порабощения низших классов; привольная жизнь общественных вершин держалась на юридическом принижении масс простого народа. Эта приниженность обострялась ещё резким имущественным неравенством между классами русского общества по большим городам XI и XII вв. Начальная летопись вскрывает перед нами эту социальную черту, обычную особенность быта, строящегося усиленной работой торгово-промышленного капитала. В 1018 г. новгородцы решили на вече сложиться, чтобы нанять за морем варягов на помощь Ярославу в борьбе его с киевским братом Святополком. По общественной раскладке постановили собрать с простых людей по 4 куны, а с бояр по 18 гривен кун. Кун в гривне считалось 25: значит, высший класс общества был обложен в сто двенадцать с половиной раз тяжелее сравнительно с простыми гражданами. Это приниженное юридическое и экономическое положение рабочих классов и было одним из условий, колебавших общественный порядок и благосостояние Киевской Руси. Порядок этот не имел опоры в низших классах населения, которым он давал себя чувствовать только своими невыгодными последствиями.
КНЯЖЕСКИЕ УСОБИЦЫ. Князья своими владельческими отношениями сообщали усиленное действие этому неблагоприятному условию. Очередной порядок княжеского владения сопровождался крайне бедственными следствиями для народного хозяйства. В постоянных своих усобицах князья мало думали о земельных приобретениях, о территориальном расширении своих областей, в которых они являлись временными владельцами; но, тяготясь малонаселённостью своих частных имений, они старались заселить их искусственно. Лучшим средством для этого был полон. Поэтому их общей военной привычкой было, вторгнувшись во враждебную страну, разорить её и набрать как можно больше пленных. Пленники по тогдашнему русскому праву обращались в рабство и селились на частных землях князя и его дружины, с которой князь делился своей добычей. Ослепленный князь Василько в горе своём вспоминал, как некогда он имел намерение захватить болгар дунайских и посадить их в своём Теребовльском княжестве. Поговорка, ходившая о князе конца XII в. Романе волынском («худым живеши, литвою ореши»), показывает, что он сажал литовских пленников на свои княжеские земли как крепостных или обязанных работников. Эти колонизаторские заботы насчёт иноземных соседей были неудобны только тем, что вызывали и с противной стороны соответственную отместку. Гораздо хуже было то, что подобные приёмы войны князья во время усобиц применяли и к своим. Первым делом их было, вступив в княжество соперника-родича, пожечь его села и забрать или истребить его «жизнь», т. е. его хозяйственные запасы, хлеб, скот, челядь. Владимир Мономах был самый добрый и умный из Ярославичей XI — XII вв., но и он не чужд был этого хищничества. В своём Поучении детям он рассказывает, как, напавши раз врасплох на Минск, он не оставил там «ничелядина, ни скотины». В другой раз сын его Ярополк (1116 г.) захватил Друцк в том же Минском княжестве и всех жителей этого города перевёл в свою Переяславскую волость, построивши для них новый город при впадении Суды в Днепр. Летописец XII в., рассказывая об удачном вторжении князя в чужую волость, иногда заканчивает рассказ замечанием, что победители воротились, «ополонившись челядью и скотом». Обращали в рабство и пленных соотечественников: после неудачного нападения рати Андрея Боголюбского на Новгород в 1169 г. там продавали пленных суздальцев по 2 ногаты за человека. Так же поступали с пленною Русью половцы, которых князья русские в своих усобицах не стыдились наводить на Русскую землю. Превратившись в хищническую борьбу за рабочие руки, сопровождавшуюся уменьшением свободного населения, княжеские усобицы ещё более увеличивали тяжесть положения низших классов, и без того приниженных аристократическим законодательством XI — XII вв.
ПОЛОВЕЦКИЕ НАПАДЕНИЯ. Внешние отношения Киевской Руси прибавляли к указанным условиям ещё новое, наиболее гибельно действовавшее на её общественный порядок и благосостояние. Изучая жизнь этой Руси, ни на минуту не следует забывать, что она основалась на окраине культурно-христианского мира, на берегу Европы, за которым простиралось безбрежное море степей, служивших преддверием Азии. Эти степи со своим кочевым населением и были историческим бичом для Древней Руси. После поражения, нанесённого Ярославом печенегам в 1036 г., русская степь на некоторое время очистилась; но вслед за смертью Ярослава с 1061 г. начались непрерывные нападения на Русь новых степных ее соседей половцев (куман). С этими половцами Русь боролась упорно в XI и XII столетиях. Эта борьба — главный предмет летописного рассказа и богатырской былины. Половецкие нападения оставляли по себе страшные следы на Руси. Читая летопись того времени, мы найдём в ней сколько угодно ярких красок для изображения бедствий, какие испытывала Русь со степной стороны. Нивы забрасывались, зарастали травою и лесом; где паслись стада, там водворялись звери. Половцы умели подкрадываться к самому Киеву: в 1096 г. хан Боняк «шелудивый» чуть не въехал в самый город, ворвался в Печерский монастырь, когда монахи спали после заутрени, ограбил и зажёг его. Города, даже целые области пустели. В XI в. Поросье (край по реке Роси, западному притоку Днепра ниже Киева) с Ярославова времени является хорошо заселённой страной. Здесь жило смешанное население: рядом с пленниками ляхами, которых сажал здесь Ярослав, селились русские выходцы и мирные кочевники, торки, берендеи, даже печенеги, спасшиеся от половцев и примкнувшие к Руси для борьбы с ними. Эти мирные инородцы вели полукочевой образ жизни: летом они бродили по соседним степям со своими стадами и вежами (шатрами или кибитками), а зимой или на время опасности укрывались в свои укрепленные становища и города по Роси, составлявшие сторожевые военные поселения по степной границе. Русские в отличие от диких половцев звали их «своими погаными». В конце XI столетия Поросье стало особой епархией, кафедра которой находилась в Юрьеве на Роси, городе, построенном Ярославом и названном по его христианскому имени (Ярослав — Георгий или Юрий). Обитатели Поросья жили в постоянной тревоге от нападения из степи. В 1095 г. юрьевцы подверглись новому нападению и, наскучив постоянными опасностями от половцев, все ушли в Киев, а половцы сожгли опустелый город. Великий князь Святополк построил для переселенцев новый город на Днепре ниже Киева Святополч; скоро к ним присоединились другие беглецы со степной границы. Ещё большие опасности переживала также соседняя со степью Переяславская земля: по тамошним рекам Трубежу, Супою, Суде, Хоролю происходили чуть не ежегодные, в иные годы неоднократные встречи Руси с половцами; в продолжение XII в. эта область постепенно пустела. Под гнётом этих тревог и опасностей, при возраставших усобицах князей почва общественного порядка в Киевской Руси становилась зыбкой, ежеминутно грозившей погромом: возникало сомнение в возможности жить при таких условиях. В 1069 г., когда Изяслав, изгнанный киевлянами за нерешительность в борьбе с половцами, шёл на Киев с польской помощью, киевское вече просило его братьев Святослава и Всеволода защитить город своего отца: «а не хотите, — прибавили киевляне, — нам ничего больше не остаётся делать — зажжём свой город и уйдём в Греческую землю». Русь истощалась в средствах борьбы с варварами. Никакими мирами и договорами нельзя было сдержать их хищничества, бывшего их привычным промыслом. Мономах заключил с ними 19 миров, передавал им множество платья и скота, — и всё напрасно. С той же целью князья женились на ханских дочерях; но тесть по-прежнему грабил область своего русского зятя без всякого внимания к свойству. Русь окапывала свои степные границы валами, огораживала цепью острожков и военных поселений, предпринимала походы в самые степи; дружинам в пограничных со степью областях приходилось чуть не постоянно держать своих коней за повод в ожидании похода. Этой изнурительной борьбой был выработан особого типа богатырь, — не тот богатырь, о котором поёт богатырская былина, а его исторический подлинник, каким является в летописи Демьян Куденевич, живший в Переяславле Русском в половине XII в. Он со слугой и пятью молодцами выезжал на целое войско и обращал его в бегство, раз выехал на половецкую рать совсем один, даже одетый по-домашнему, без шлема и панциря, перебил множество половцев, но сам был исстрелян неприятелями и чуть живой воротился в город. Таких «храбров» звали тогда людьми божьими. Это были ближайшие преемники варяжских витязей, пересевшие с речной лодки на степного коня, и отдалённые предшественники днепровского казачества, воевавшего с крымскими татарами и турками и на коне и на лодке. Таких богатырей много подвизалось и полегло в смежных со степью русских областях XI и XII вв. Одно старинное географическое описание юго-западной Руси XVI в. изображает одну местность на пути между Переяславлем Русским и Киевом в виде богатырского кладбища: «…а тут богатыри кладутся русские» До смерти Мономахова сына Мстислава (1132 г.) Русь ещё с успехом отбивала половцев от границ своих и даже иногда удачно проникала в самую глубь половецких степей; но со смертью этого деятельного Мономаховича ей, очевидно, становилось не под силу сдерживать напор кочевников, и она начинала отступать перед ними. От этих нападений, разумеется, всего более страдало сельское пограничное население, не прикрытое от врагов городскими стенами. На княжеском съезде в 1 103 г. Владимир Мономах живо изобразил великому князю Святополку тревожную жизнь крестьян в пограничных со степью областях. «Весною, — говорил князь, — выедет смерд в поле пахать на лошади и приедет половчин. ударит смерда стрелою и возьмёт его лошадь, потом приедет в село. заберёт его жену, детей и всё имущество, да и гумно его зажжёт». Эта почти двухвековая борьба Руси с половцами имеет своё значение в европейской истории. В то время как Западная Европа крестовыми походами предприняла наступательную борьбу на азиатский Восток, когда и на Пиренейском полуострове началось такое же движение против мавров, Русь своей степной борьбой прикрывала левый фланг европейского наступления. Но эта историческая заслуга Руси стоила ей очень дорого: борьба сдвинула её с насиженных днепровских мест и круто изменила направление её дальнейшей жизни.
ЗАПУСТЕНИЕ КИЕВСКОЙ РУСИ. Под давлением этих трёх неблагоприятных условий, юридического и экономического принижения низших классов, княжеских усобиц и половецких нападений, с половины XII в. становятся заметны признаки запустения Киевской Руси, Поднепровья. Речная полоса по среднему Днепру с притоками, издавна так хорошо заселённая, с этого времени пустеет, население её исчезает куда-то. Самым выразительным указанием на это служит один эпизод из истории княжеских усобиц. В 1157 г. умер сидевший в Киеве Мономахович, великий князь Юрий Долгорукий; место его на великокняжеском столе занял старший из черниговских князей Изяслав Давидович. Этот Изяслав по очереди старшинства должен был уступить черниговский стол с областью своему младшему родичу двоюродному брату Святославу Ольговичу, княжившему в Новгороде Северском. Но Изяслав отдал Святославу не всю Черниговскую область, а только старший город Чернигов с семью другими городами. В 1159 г. Изяслав собрался в поход на недругов своих, князей галицкого Ярослава и волынского Мстислава, и звал Святослава к себе на помощь, но Святослав отказался. Тогда старший брат послал ему такую угрозу: «Смотри, брат! Когда, бог даст, управлюсь в Галиче, тогда уж не пеняй на меня, как поползешь ты из Чернигова обратно к Новгороду Северскому». На эту угрозу Святослав отвечал такими многознаменательными словами: «Господи, ты видишь моё смирение, сколько я поступался своим, не хотя лить крови христианской, губить своей отчины; взял я город Чернигов с семью другими городами, да и то пустыми: живут в них псари да половцы». Значит, в этих городах остались княжеские дворовые люди да мирные половцы, перешедшие на Русь. К нашему удивлению, в числе этих семи запустелых городов Черниговской земли мы встречаем и один из самых старинных и богатых городов Поднепровья — Любеч. Одновременно с признаками отлива населения из Киевской Руси замечаем и следы упадка её экономического благосостояния: Русь, пустея, вместе с тем и беднела. Указание на это находим в истории денежного обращения в XII в. Изучая Русскую Правду, мы уже увидели, что вес менового знака, серебряной гривны кун, при Ярославе и Мономахе содержавшей в себе около полуфунта серебра, с половины XII в. стал быстро падать — знак, что начали засариваться каналы, которыми притекали на Русь драгоценные металлы, т. е. пути внешней торговли, и серебро дорожало. Во второй половине XII в. вес гривны кун упал уже до 24 золотников, а в XIII в. он падает ещё ниже, так что в Новгороде около 1230 г. ходили гривны кун весом в 12 — 13 золотников. Летописец объясняет нам и причину этого вздорожания серебра. Внешние торговые обороты Руси всё более стеснялись торжествовавшими кочевниками; прямое указание на это находим в словах одного южного князя второй половины XII в. Знаменитый соперник Андрея Боголюбского Мстислав Изяславич волынский в 1167 г. старался подвинуть свою братию князей в поход на степных варваров. Он указывал на бедственное положение Руси: «Пожалейте, — говорил он, — о Русской земле, о своей отчине: каждое лето поганые уводят христиан в свои вежи, а вот уже и пути у нас отнимают», — и тут же перечислил черноморские пути русской торговли, упомянув между ними и греческий. В продолжение XII в. чуть не каждый год князья спускались из Киева с вооружёнными отрядами, чтобы встретить и проводить «гречников», русских купцов, шедших в Царь-град и другие греческие города или возвращающихся оттуда. Это вооружённое конвоирование русских торговых караванов было важной правительственной заботой князей. Очевидно, во второй половине XII столетия князья со своими дружинами уже становятся бессильны в борьбе со степным напором и стараются, по крайней мере, удержать в своих руках пролегавшие через степь речные пути русской внешней торговли. Вот ряд явлений, указывающих, какие неустройства скрывались в глубине русского общества под видимой блестящей поверхностью киевской жизни и какие бедствия приходили на него со стороны. Теперь предстоит решить вопрос, куда девалось население пустевшей Киевской Руси, в какую сторону отливали низшие рабочие классы, уступавшие своё место в Поднепровье княжеским дворовым людям и мирным половцам.
ОТЛИВ НАСЕЛЕНИЯ НА ЗАПАД. Отлив населения из Поднепровья шёл в двух направлениях, двумя противоположными струями. Одна струя направлялась на запад, на Западный Буг, в область верхнего Днестра и верхней Вислы, в глубь Галиции и Польши. Так южно-русское население из Приднепровья возвращалось на давно забытые места, покинутые его предками ещё в VII в. Следы отлива в эту сторону обнаруживаются в судьбе двух окрайных княжеств, Галицкого и Волынского. По положению своему в политической иерархии русских областей эти княжества принадлежали к числу младших. Галицкое княжество, одно из выделенных, сиротских по генеалогическому положению своих князей, принадлежавших к одной из младших линий Ярославова рода, уже во второй половине XII в. делается одним из самых сильных и влиятельных на юго-западе: князь его отворяет ворота Киеву, как говорит Слово о полку Игореве про Ярослава Осмомысла. С конца XII в., при князьях Романе Мстиславовиче, присоединившем Галицию к своей Волыни, и его сыне Даниле, соединённое княжество заметно растет, густо заселяется, князья его быстро богатеют, несмотря на внутренние смуты, распоряжаются делами юго-западной Руси и самим Киевом; Романа летопись величает «самодержцем всей Русской земли». Этим наплывом русских переселенцев, может быть, объясняются известия XIII и XIV вв. о православных церквах в Краковской области и в других местностях юго-восточной Польши.
МАЛОРОССИЙСКОЕ ПЛЕМЯ. В связи с этим отливом населения на запад объясняется одно важное явление в русской этнографии, именно образование малороссийского племени. Запустение днепровской Руси, начавшееся в XII в., было завершено в XIII в. татарским погромом 1229 — 1240 гг. С той поры старинные области этой Руси, некогда столь густо заселённые, надолго превратились в пустыню со скудным остатком прежнего населения. Ещё важнее было то, что разрушился политический и народнохозяйственный строй всего края. Вскоре после татарского погрома, в 1246 г., проезжал из Польши через Киев на Волгу к татарам папский миссионер Плано-Карпини. В своих записках он замечает, что на пути из Владимира Волынского к Киеву он ехал в постоянном страхе от литвы, которая часто делает нападение на эти края Руси, но что от Руси он был вполне безопасен, Руси здесь осталось очень мало: большая часть её либо перебита, либо уведена в плен татарами. На всём пройденном им пространстве южной Руси в Киевской и Переяславской земле Плано-Карпини встречал по пути лишь бесчисленное множество человеческих костей и черепов, разбросанных по полям. В самом Киеве, прежде столь обширном и многолюдном городе, едва насчитывали при нём 200 домов, обыватели которых терпели страшное угнетение. С тех пор в продолжение двух-трёх веков Киев испытал много превратностей, несколько раз падал и поднимался. Так, едва оправившись от разгрома 1240 г., он в 1299 г. опять разбежался от насилий татарских. По опустевшим степным границам Киевской Руси бродили остатки её старинных соседей, печенегов, половцев, торков и других инородцев. В таком запустении оставались южные области Киевская, Переяславская и частью Черниговская едва ли не до половины XV столетия. После того как юго-западная Русь с Галицией в XIV в. была захвачена Польшей и Литвой, днепровские пустыни стали юго-восточной окраиной соединённого Польско-Литовского государства. В документах XIV в. для юго-западной Руси появляется название Малая Россия. С XV в. становится заметно вторичное заселение среднего Приднепровья, облегчённое двумя обстоятельствами: 1) южная степная окраина Руси стала безопаснее вследствие распадения Орды и усиления Московской Руси; 2) в пределах Польского государства прежнее оброчное крестьянское хозяйство в XV в. стало заменяться барщиной, и крепостное право получило ускоренное развитие, усилив в порабощаемом сельском населении стремление уходить от панского ярма на более привольные места. Совместным действием этих двух обстоятельств и был вызван усиленный отлив крестьянского населения из Галиции и из внутренних областей Польши на юго-восточную приднепровскую окраину Польского государства. Руководителями этой колонизации явились богатые польские вельможи, приобретавшие себе обширные вотчины на этой Украине. Благодаря тому стали быстро заселяться пустевшие дотоле области старой Киевской Руси. Конецпольские, Потоцкие, Вишневские на своих обширных степных вотчинах в короткое время выводили десятки и сотни городов и местечек с тысячами хуторов и селений. Польские публицисты XVI в. жалуются, указывая на два одновременных явления: на невероятно быстрое заселение пустынных земель по Днепру, Восточному Бугу и Днестру и на запустение многолюдных прежде местечек и сёл в центральных областях Польши. Когда таким образом стала заселяться днепровская Украина, то оказалось, что масса пришедшего сюда населения чисто русского происхождения. Отсюда можно заключить, что большинство колонистов, приходивших сюда из глубины Польши, из Галиции и Литвы, были потомки той Руси, которая ушла с Днепра на запад в XII и XIII вв. и в продолжение двух-трёх столетий, живя среди литвы и поляков, сохранила свою народность. Эта Русь, возвращаясь теперь на свои старые пепелища, встретилась с бродившими здесь остатками старинных кочевников торков, берендеев, печенегов и др. Я не утверждаю решительно, что путём смешения возвращавшейся на свои древние днепровские жилища или остававшейся здесь Руси с этими восточными инородцами образовалось малорусское племя, потому что и сам не имею и в исторической литературе не нахожу достаточных оснований ни принимать, ни отвергать такое предположение; равно не могу сказать, достаточно ли выяснено, когда и под какими влияниями образовались диалектические особенности, отличающие малорусское наречие как от древнего киевского, так и от великорусского. Я говорю только, что в образовании малорусского племени как ветви русского народа принимало участие обнаружившееся или усилившееся с XV в. обратное движение к Днепру русского населения, отодвинувшегося оттуда на запад, к Карпатам и Висле, в XII — XIII вв. Другая струя колонизации из Приднепровья направлялась в противоположный угол Русской земли, на северо-восток, за реку Угру, в междуречье Оки и верхней Волги. Это движение слабо отмечено современными наблюдателями: оно шло тихо и постепенно в низших классах общества, потому и не скоро было замечено людьми, стоявшими на общественной вершине. Но сохранились следы, указывающие на это движение.
ПРОЛОЖЕНИЕ ПРЯМОГО ПУТИ НА СЕВЕРО-ВОСТОК, В СУЗДАЛЬСКИЙ КРАЙ. 1. До половины XII в. не заметно прямого сообщения Киевской Руси с отдалённым Ростовско-Суздальским краем. Заселение этой северо-восточной окраины Руси славянами началось задолго до XII в., и русская колонизация его первоначально шла преимущественно с северо-запада, из Новгородской земли, к которой принадлежал этот край при первых русских князьях. Здесь ещё до XII в. возникло несколько русских городов, каковы Ростов, Суздаль, Ярославль, Муром и др. В главных из них по временам появлялись русские князья. Так, при Владимире в Ростове сидел его сын Борис, в Муроме на Оке другой сын — Глеб. Любопытно, что, когда ростовскому или муромскому князю приходилось ехать на юг в Киев, он ехал не прямой дорогой, а делал длинный объезд в сторону. В 1015 г. Глеб муромский, узнавши о болезни отца, поехал в Киев навестить его. Путь, которым он ехал,обозначен известием, что на Волге, при устье реки Тьмы, конь князя споткнулся и повредил ногу всаднику: река Тьма — левый приток Волги повыше Твери. Добравшись до Смоленска, Глеб хотел спуститься Днепром к Киеву, но тут настигли его подосланные Святополком убийцы. Ещё любопытнее, что и народная богатырская былина запомнила время, когда не было прямой дороги из Мурома к Киеву. Илья Муромец, приехав в Киев, рассказывал богатырям за княжим столом, каким путём он ехал со своей родины: «А проехал я дорогой прямоезжею/ Из стольного города из Мурома,/ Из того села Карачарова./Говорят тут могучие богатыри:/ А ласково солнце Владимир князь!/ В очах детина завирается:/ А где ему проехать дорогу прямоезжую;/ Залегла та дорога тридцать лет/ От того Соловья разбойника».
Около половины XII в. начинает понемногу прокладываться и прямоезжая дорога из Киева на отдалённый суздальский Север. Владимир Мономах, неутомимый ездок, на своём веку изъездивший Русскую землю вдоль и поперёк, говорит в Поучении детям с некоторым оттенком похвальбы, что один раз он проехал из Киева в Ростов «сквозь вятичей». Значит, нелёгкое дело было проехать этим краем с Днепра к Ростову. Край вятичей был глухой лесной страной; уйти в леса к вятичам значило спрятаться так, чтобы никто не нашёл. Черниговские князья, которым принадлежало племя вятичей, часто искали здесь убежища, побитые своею братией. На пространстве между верхней Окой и Десной от города Карачева до Козельска и далее к северу, т. е. в значительной части нынешних Орловской и Калужской губерний, тянулись дремучие леса, столь известные в наших сказаниях о разбойниках под именем Брынских (Брынь — старинная волость, ныне село Жиздринского уезда на Брынке, или Брыни, притоке Жиздры, Калужской губернии). Город Брянск на Десне в самом своём имени сохранил память об этом тогда лесистом и глухом крае: Брянск — собственно Дебрянск (от дебрей). Вот почему Суздальская земля называлась в старину Залесской: это название дано ей Киевской Русью, от которой она была отделена дремучими лесами вятичей. Эти дремучие леса и стали прочищаться с половины XII в. Если Мономах ещё с трудом проехал здесь в Ростов с малой дружиной, то сын его Юрий Долгорукий во время упорной борьбы со своим волынским племянником Изяславом (1149 — 1154) водил уже прямой дорогой из Ростова к Киеву целые полки. Это заставляет предполагать какое-то движение в населении, прочищавшее путь в этом направлении сквозь непроходимые леса.
КОЛОНИЗАЦИЯ СУЗДАЛЬСКОГО КРАЯ. II. Находим указание и на это движение. В то время когда стали жаловаться на запустение южной Руси, в отдалённом Суздальском крае замечаем усиленную строительную работу. При князьях Юрии Долгоруком и Андрее здесь возникают один за другим новые города. В 1134 г. Юрий строит город Кснятин при впадении Большой Нерли в Волгу (под Калязином). В 1147 г. становится известен городок Москва. В 1150 г. Юрий строит Юрьев «в поле» (или Польский, ныне уездный город Владимирской губернии) и переносит на новое место возникший около этого же времени город Переяславль Залесский. В 1154 г. он основал на реке Яхроме город Дмитров, названный так в честь Юрьева сына Дмитрия-Всеволода, родившегося в том же году во время «полюдья», когда князь с женой объезжал свою волость для сбора дани. Около 1155 г. Андрей Боголюбский основал город Боголюбов пониже Владимира на Клязьме. Известия об основании городов сопровождаются в летописи известиями о построении церквей. Оба князя, отец и сын, являются самыми усердными храмоздателями в Суздальской земле. Появление перечисленных городов отмечено в древней летописи. Из других источников узнаём, что тогда же возникло много других городов в Суздальской земле. По летописям, Тверь становится известна не раньше XIII в.; но она является уже порядочным городом в сказании о чудесах владимирской иконы божией матери, составленном при жизни Андрея, т. е. до 1174 г. Татищев в своём летописном своде говорит, что с княжения Юрия Долгорукого в своих источниках, теперь исчезнувших, он начал встречать целый ряд других новых городов в северной Руси, которые не были известны до того времени: таковы, например, Городец на Волге, Кострома, Стародуб на Клязьме, Галич, Звенигород, Вышгород при впадении Протвы в Оку (под Серпуховом) и др. Сам Андрей Боголюбский хвалился своею колонизаторскою деятельностью. Задумав основать во Владимире на Клязьме особую русскую митрополию, независимую от Киевской, князь говорил своим боярам: «Я всю Белую (Суздальскую) Русь городами и сёлами великими населил и многолюдной учинил».
ЕЁ ИСТОЧНИКИ. III. Далее встречаем признак, прямо указывающий на то, откуда шло население, наполнявшее эти новые суздальские города и великие сёла. Надобно вслушаться в названия новых суздальских городов: Переяславль, Звенигород, Стародуб, Вышгород, Галич, — всё это южно-русские названия, которые мелькают чуть ли не на каждой странице старой киевской летописи в рассказе о событиях в южной Руси; одних Звенигородов было несколько в земле Киевской и Галицкой. Имена киевских речек Лыбеди и Почайны встречаются в Рязани, во Владимире на Клязьме, в Нижнем Новгороде. Известна речка Ирпень в Киевской земле, приток Днепра, на которой, по преданию (впрочем, сомнительному), Гедимин в 1321 г. разбил южно-русских князей; Ирпенью называется и приток Клязьмы во Владимирском уезде. Имя самого Киева не было забыто в Суздальской земле: село Киево на Киевском овраге знают старинные акты XVI столетия в Московском уезде; Киевка — приток Оки в Калужском уезде, село Киевцы близ Алексина в Тульской губернии. Но всего любопытнее в истории передвижения географических названий кочеванье одной группы имён. В древней Руси известны были три Переяславля: Южный, или Русский (ныне уездный город Полтавской губернии), Переяславль Рязанский (нынешняя Рязань) и Переяславль Залесский (уездный город Владимирской губернии). Каждый из этих трёх одноименных городов стоит на реке Трубеже. Это перенесение южнорусской географической номенклатуры на отдалённый суздальский Север было делом переселенцев, приходивших сюда с киевского юга. Известен обычай всех колонистов уносить с собою на новые места имена покидаемых жилищ: по городам Соединённых Штатов Америки можно репетировать географию доброй доли Старого Света. В позднейшем источнике находим и другой след, указывающий на то же направление русской колонизации. Татищев в своём своде рассказывает, что Юрий Долгорукий, начав строить новые города в своей Суздальской волости, заселял их, собирая людей отовсюду и давая им «немалую ссуду». Благодаря этому в города его приходили во множестве не только русские, но и болгары, мордва и венгры и «пределы яко многими тысячами людей наполняли». Каким образом могли очутиться среди этих пришельцев даже венгры? Противником Юрия Долгорукого в его борьбе с волынским племянником был союзник последнего венгерский король. Очевидно, Юрий переводил на север в свои новые города пленных венгров, попадавшихся ему в боях на юге.
УКАЗАНИЯ БЫЛИН. IV. Наконец, встречаем ещё одно указание на то же направление колонизации, и притом там, где всего менее можно было бы ожидать такого указания, — в народной русской поэзии. Известно, что цикл былин о могучих богатырях Владимирова времени сложился на юге, но теперь там не помнят этих былин и давно позабыли о Владимировых богатырях. Там их место заняли казацкие думы, воспевающие подвиги казаков в борьбе с ляхами, татарами и турками. Эти думы, следовательно, отражают в себе совсем другую историческую эпоху — XVI и XVII вв. Зато богатырские былины с удивительною свежестью сохранились на далёком Севере, в Приуралье и Заонежье, в Олонецкой и Архангельской губерниях, откуда вместе с переселенцами проникали и в дальнюю Сибирь. О Владимировых богатырях помнят и в центральной Великороссии, но здесь не знают уже богатырских былин, не умеют петь их, забыли склад былинного стиха; здесь сказания о богатырях превратились в простые прозаические сказки. Как могло случиться, что народный исторический эпос расцвёл там, где не был посеян, и пропал там, где вырос? Очевидно, на отдалённый Север эти поэтические сказания перешли вместе с тем самым населением, которое их сложило и запело. Это перенесение совершилось ещё до XIV в., т.е. до появления на юге России литвы и ляхов, потому что в древнейших богатырских былинах ещё нет и помина об этих позднейших врагах Руси.
ВЫВОДЫ. Таков ряд указаний, приводящих нас к той догадке, что на отдалённой северо-восточной окраине Руси шло движение, похожее на то, какое мы заметили на окраине юго-западной. Общий факт тот, что с половины XII столетия начался или, точнее, усилился отлив населения из центральной днепровской Руси к двум противоположным окраинам Русской земли и этим отливом обозначилось начало нового, второго периода нашей истории, подобно тому как предыдущий период начался приливом славян в Приднепровье с Карпатских склонов. Обозначив этот факт, изучим его последствия. Я ограничусь в этом изучении только северо-восточной струей русской колонизации. Она — источник всех основных явлений, обнаружившихся в жизни верхневолжской Руси с половины XII в.; из последствий этой колонизации сложился весь политический и общественный быт этой Руси. Последствия эти были чрезвычайно разнообразны. Я отмечу лишь два их ряда: 1) последствия этнографические и 2) политические.
РАЗРЫВ НАРОДНОСТИ. Но я теперь же укажу общее значение этого северо-восточного направления колонизации. Все её следствия, которые я изложу, сводятся к одному скрытому коренному факту изучаемого периода: этот факт состоит в том, что русская народность, завязавшаяся в первый период, в продолжение второго разорвалась надвое. Главная масса русского народа, отступив перед непосильными внешними опасностями с днепровского юго-запада к Оке и верхней Волге, там собрала свои разбитые силы, окрепла в лесах центральной России, спасла свою народность и, вооружив её силой сплочённого государства, опять пришла на днепровский юго-запад, чтобы спасти остававшуюся там слабейшую часть русского народа от чужеземного ига и влияния.
