Веяние моды в дореволюционной России
Н. Гиляров-Платонов
<…> Мы умирали от стыда, когда случалось обмолвиться пред посторонними и сказать о комнатах «горница», «боковая», «топлюшка». Горница переименовалась в «залу», «топлюшка» — в кухню, даже прихожая — в «переднюю». Что было необразованного, невежливого в «горнице» или «прихожей»? Тут действовал уже слепой пример, потребность приличия, в других случаях именуемая модой. Но мода сравнивает вчерашнее с нынешним, а здесь сравниваются не времена, а общественные слои. Переменой быта сказывается боязнь унизиться до простонародья или желание вырваться из него, поползновение на барство, и прибавлю — барство в смысле тунеядничества.
Мать-покойница сама стряпала; потом стряпала тетка, обе они были и сарафанницы. Бог продлил век тетке, но ни в каком уже случае не стала бы к печке на ее место сестра, как считает за стыд стать к печке теперь всякая попадья, дьяконица, даже дьячиха. Всякая лавочница при первой возможности наймет кухарку, не потому, чтоб ей было тяжело или не хватало времени, а из стыда; труд разделился в понятии на благородный, безразличный и низкий.
<…> Жизнь горожане вели затворническую. Лавка и церковь — вот единственные места выходов, и первая, притом, исключительно для мужского населения, если не считать торговок, сидевших в палатках или с лотками на свежем воздухе. Откуда этот теремной режим, когда в высшем сословии терем уже кончился, а в низшем, крестьянском, его вовсе не бывало? И тем удивительнее, что купечество пополнялось выходцами из деревень же. В том же Деднове, в тех же Ловцах, откуда вышел купец-гуртовщик или грузовщик, дед и даже отец его, даже, может быть, сам он был обыкновенным крестьянином, и жена его с дочерью не сидели за занавесками окон с боязнью даже посмотреть на проходящих по улице. Тем не менее со вступлением Деднова в купечество вступал в свои права и терем, эта анахроническая пародия на боярство, которое само освободило свой женский пол от затворничества.
С ужасом рассказывали по Коломне и, вероятно, в преувеличенном виде, о неожиданно эмансипировавшейся даме купеческого семейства, которая открыто принимала уланских офицеров и, о ужас! даже каталась с ними. Кататься можно женщине из приличного семейства, но на это положено определенное время, масленица, когда по определенному десятилетиями, а может быть веками, маршруту, вереницы экипажей совершают круг по городу, причем повелевается преданием сидеть неподвижно, со взором, устремленным в спину кучера.
Из прожитого // Русский вестник. М., 1884. Т. 172. С. 279, 299.
