Третий Рим
Два Рима падоша, а третей стоит, а четвертому не быти.
Филофей Псковский
Знаменитое пророчество псковского монаха Филофея было сформулировано в «Послании к великому князю Василию Ивановичу» — сыну Ивана III. Но 43 года правления Ивана III подготовили условия для объявления Москвы третьим Римом. Первоначальным было условие внешнее, падение Византии, захват в 1453 г. Константинополя турецким султаном Магометом П. Падение православной империи произвело огромное впечатление на Руси. С одной стороны, в нем видели предвещание конца света, но с другой — наказание за согласие в 1438-1439 гг. на Ферраро-Флорентийском церковном соборе принять унию, объединить восточную и западную христианские церкви. Согласие было временным, очень быстро Византия отказалась от унии, но в Москве не могли простить даже короткого колебания. Начинает складываться мнение, что «русский государь призван заступить место византийского императора и что русские люди, призванные занять первенствующее место среди православных народов вместо греков, суть лучшие христиане, чем сии последние»4. Автор биографии Филофея замечает, что «ни на западе Европы, ни в самой Греции мы не встречаем того вывода, который был сделан из Флорентийской унии и падения Константинополя русскими грамотными людьми»5. На Руси этот вывод делается и распространяется в литературных текстах. После падения Константинополя приобретает популярность на Руси «Повесть о взятии Царьграда». Ее автор Нестор-Искандер, по происхождению русский, обращенный в ислам, был участником осады и штурма столицы византийской империи. Его повесть привлекла особое внимание, ибо в ней рассказывалось о пророчестве Льва Премудрого, гласившем, что «русый» народ освободит Царьград от неверных. Автор увидел в «русых» — русских. Его толкование было с восторгом принято на Руси как доказательство того, что освободителями Константинополя будут русские. Появляются и другие повести, трактующие о политической преемственности Москвой византийского наследства. Повести о Вавилонском царстве, «Сказание о князьях владимирских» устанавливают фантастическую генеалогию византийских императоров. Обработанные русскими монахами, они свидетельствовали о том, что московские князья являются прямыми потомками вавилонских правителей, которые передали наследство Византии Иван Грозный, утверждавший, что он ведет свой род от римского императора Августа, ссылался на «Сказание о князьях владимирских». Было подсчитано точно: Август перед смертью разделил мир между родственниками; брат Прус получил владения между Вислой и Неманом (Прусская земля), «а от Пруса четырнадцатое колено — великий государь Рюрик».
Политическая концепция московского самодержавия и преемственности Москвы — третьего Рима рождается в монастырях. Прежде всего потому, что они были единственным источником знания. Но также и потому, что они были серьезной силой, участвовавшей издавна в политической жизни, что было результатом их духовной и миссионерской деятельности. Монастыри появляются на Руси вскоре после принятия христианства, их число быстро растет начиная с XI в. Татарское иго было временем сильного развития монастырской жизни: за полтора столетия (XIV-середина XV в.) было основано до 180 новых монастырей6. В одних монастырях насчитывалось до 300 иноков, в других — 5-6 и даже по 2 монаха. Некоторые основатели монастырей сами писали для них уставы, но основы древнерусского монастырского быта были общими. Во главе монастырской общины стояли настоятель (строитель, игумен, архимандрит) и собор из «лучших братии». Обыкновенно настоятели избирались монастырским собором, но могли назначаться и епархиальным архиреем, если монастырь от него зависел. Настоятели известнейших монастырей утверждались в своей должности, а иногда и назначались великим князем. Прием в монастыри был свободным, но только лица, внесшие вклад, считались действительными членами монастырской общины; принятые без вклада, «Бога ради», не участвовали в монастырской жизни и составляли бродячий монашеский элемент, очень характерный для Древней Руси.
Вклады и колонизационная деятельность (монах поселялся в удаленных от людского жилья местах, возле него начинал селиться народ, возникал поселок) способствовали росту земельных владений монастырей. Монастырские вотчины росли также за счет княжеских пожалований, дара от частных людей, по завещаниям, за счет купли. Данные о монастырских владениях (кроме земли, монастыри владели домами, харчевнями, банями, соляными варницами и т.п.) имеются лишь с половины XVII в., когда, по некоторым сведениям, монастыри имели во владении примерно 83 тыс. крестьянских семей. Юридическое положение монастырских владений определялось жалованными грамотами, перечислявшими привилегии. Если они касались финансовых привилегий, грамоты назывались татарским словом — тарханы, если судебных — несудимыми грамотами. Грамоты жаловались татарскими ханами, московскими князьями (удельными князьями), новогородским правительством, митрополитами. Монастырям разрешалось призывать на свои земли людей, их крестьяне освобождались от податей и повинностей, взимать вместо правительства некоторые подати с определенных лиц. Важным было право монастырей судить людей, живших на их землях, и не быть подсудными местным светским и духовным властям, монастырские дела разбирал великий князь.
В конце XV в., по некоторым сведениям, треть всей государственной территории принадлежала монастырям. Огромные размеры монастырских владений вызывали двойную реакцию. С одной стороны, в монашеской среде рождается движение «нестяжателей», протестующих против земных богатств, собранных монастырями. Их взгляды выражает прежде всего Нил Сорский (род. ок. 1433 — ум. 1508), проповедовавший, что почва монашеских подвигов — не плоть, а мысль и сердце. С другой стороны, обширные монастырские владения начинают все больше интересовать московского князя. Борьба Ивана III с удельными князьями, с Новгородом и Псковом неумолимо вела его к столкновению с монастырями.
В декабре 1477 г., осаждая Новгород, московский великий князь потребовал от осажденных часть земель, принадлежавших архиепископу и монастырям, а затем раздал их в поместья боярским детям. Когда земель не хватило, московский князь решил воспользоваться великорусскими монастырскими землями. И встретил решительное сопротивление духовенства. В «чине православия» — на первой неделе великого поста — появился возглас. «Вси начальствующие обидящие святые Божия церкви и монастыри, отнимающие у них данные там села и винограды, аще не предстанут от такового начинания, да будут прокляты». Триста лет спустя этот возглас не напугает Екатерину II, осуществившую секуляризацию церковных земель. Иван III уступил, оставил монастырям их владения.
Вопрос о монастырских владениях лежал в центре бурной дискуссии о характере монастырей, их назначении, их отношений с народом и государем. Исключительность положения монастырей — единственных источников знания — превращала дискуссию в мастерскую, вырабатывавшую идеологию. Вторая половина XV- начало XVI в.
— время бурной духовной — теологической, политической, культурной — жизни, один из важнейших периодов московской истории. В страстных и жестоких спорах формируется понимание особого характера московского государства, русского государя, миссии Москвы — столицы Руси в истории человечества.
Важным элементом рождающегося нового времени становится брак Ивана III. Первая жена Ивана, тверская княжна Мария, умерла в 1467 г. В 1472 г. 32-летний московский великий князь, государь всея Руси взял в жены византийскую царевну Софью Палеолог, племянницу Константина XI, последнего византийского императора, погибшего с оружием в руках во время штурма Константинополя турками. Софья была дочерью Фомы Палеолога, правителя Морей (Пелопоннеса), бежавшего после захвата полуострова турками в Рим. Когда умер Фома Палеолог, Софья и двое ее братьев остались под опекой римского папы. Идея брака между московским государем и византийской царевной возникла в Ватикане, где надеялись таким образом привлечь Москву к подписанию Флорентийской унии. В Москве были другие идеи.
Василий Ключевский пишет: «Иван III, одолев в себе религиозную брезгливость, выписал царевну из Италии и женился на ней в 1472 г.» Невесту сопровождал папский легат Антоний. Перед ним на санях везли католическое распятие. Митрополит объявил жениху — великому князю: «Буде ты в благоверной Москве позволишь нести латинский крыж перед латинским бискупом, то он внидет в едины врата, а я, отец твой, другими изыду вон из града». Католическое распятие убрали. После венчания Иван III отверг все предложения принять унию. Софья привезла многочисленный двор, состоявший из греков, итальянцев и других чужеземцев. В Москву понаехали мастера. Среди них Аристотель Фиорованти, построивший Успенский собор в Кремле, другие архитекторы, приезжают специалисты по плавке металлов, чеканке серебряной посуды и монет.
Византийская принцесса, став московской княгиней, настаивает на введении сложного строгого церемониала; появляются новые титулы, переведенные с византийского. На печати московского великого князя появляется императорский византийский двуглавый орел. Софья своим присутствием легитимизировала политическую преемственность, принятие Москвой наследства погибшего второго Рима. Оставалась формальная проблема «татарского ига», уплаты дани хану. Она была решена в 1480 г. Уверенно и жестко усиливая свою власть, Иван III не брезговал никакими средствами, поглощая уделы. У Ивана III было четыре брата — удельных князя. В конце 70-х годов он запретил своим подданным переходить под власть братьев, отказался поделиться с ними новгородской добычей, хотя они участвовали в походах. Братья решили «уйти» к польско-литовскому королю Казимиру. И Иван III пошел на некоторые уступки, но обиды не забыл. Братья стали умирать. После смерти Юрия Дмитровского и Андрея Вологодского оставались двое. В 1491 г. Иван заманил Андрея Углицкого в «западню», как выражается летописец, и «уморил» в заточении. Вскоре умер и последний брат — Борис Волоцкий. Выморочные владения перешли к московскому великому князю.
На дороге к самодержавной власти стояла церковь. Древняя Русь не знала конфликтов между светской и церковной властью, подобных тем, что потрясали Западную Европу. Церковь нуждалась в Москве, оплоте православия, и последовательно поддерживала политику московских князей; московские князья нуждались в церкви, легитимизировавшей их власть. Во второй половине XV в. происходят события, изменившие положение и вызвавшие ссору между церковью и князем; московская церковь становится, после падения Константинополя, совершенно самостоятельной, но в то же время теряет внешнюю поддержку, остается лицом к лицу с московским князем; великий князь московский обретает силу, которой он раньше никогда не имел, и продолжает ее увеличивать.
Ересь, возникшая во второй половине XV в., отношение к ней церкви и князя отражают спор между светской и религиозной властью. Не нуждается в специальных пояснениях факт появления ереси — крупнейшей в истории Древней Руси — в Новгороде. Открытый западной торговле и новым идеям, Новгород был воротами, куда пришли отклики религиозного брожения, бурлившего в это время на Западе. Достаточно вспомнить, что Лютер прибил к дверям церкви в Виттенберге свои тезисы в 1517 г.
Ересь жидовствующих, как называли ее современники, московско-новгородская ересь, как стыдливо выражались советские историки, известна очень плохо и главным образом по свидетельствам противников. По словам летописцев, ересь занес в Новгород еврей Схария, приехавший в Новгород в 1471 г. Отсюда имя секты — жидовствующис. Эту версию приняли русские историки. А за ними — писатели XIX в.: еврей Схария — действующее лицо романа Ивана Лажечникова «Басурман» и драмы Нестора Кукольника «Князь Даниил Васильевич Холмский». Советский исследователь полагает, что Захарий Скара Гвизольфи был итальянским князем, жившим в Тамани, и на Руси считали его «жидовином» «по недоразумению»7.
Историки, обладая лишь очень скудными сведениями о ереси, считают, что «собственно еврейский элемент не играл, кажется, в этом учении особенно видной роли и сводился к некоторым обрядам»8. Или: «Следов иудейских вероучений в их учении незаметно»9. Суть ереси жидовствующих можно представить в следующем виде: отрицание монашества и духовной иерархии; отказ поклоняться иконам; отрицание таинства причащения, троичности Божества и божественности Иисуса Христа.
Ересь распространялась в начале тайно — еретики продолжали соблюдать все православные обряды. В 1480 г. Иван III привозит из Новгорода в качестве «книжных людей» двух понравившихся ему священников, принадлежавших к «жидовствующим». Заняв видные места протопопов кремлевских храмов Успенского и Архангельского соборов, они деятельно пропагандировали свои взгляды, нашедшие в Москве многочисленных сторонников. В их числе был любимец великого князя Федор Курицын, которого называют первым русским министром иностранных дел. Талантливый дипломат, Федор Курицын много путешествовал и был восприимчив к новым идеям, Ему приписывается авторство «Сказания о Дракуле», написанном в бытность Курицына послом в Венгрии и Молдавии. К еретикам примкнули и духовные лица. Иван III имел представление о взглядах «жидовствующих» и относился к ним благосклонно. Можно полагать, что критика церковной иерархии и монастырского землевладения вызывала княжеское одобрение.
Официально ересь была открыта в Новгороде в 1487 г. Как рассказывает летопись, несколько пьяных священников «стали хулить православную веру». Об этом было донесено архиепископу Геннадию, который расследовал дело и объявил войну еретикам. В 1488 г. Геннадию с большим трудом удается убедить епископов, при сопротивлении великого князя и митрополита, собрать собор, осудивший еретиков и приговоривший к ссылке нераскаявшихся.
Распространение ереси было задержано только на короткий срок. Усилиями Геннадия в 1491 г. был созван новый собор: на этот раз виднейшие «жидовствующие» из духовной среды были прокляты и приговорены к заключению в тюрьму. Не добившись их казни, Геннадий, уже наслышанный о недавно учрежденной испанской инквизиции, организовал в Новгороде подобие аутода-фе (без сожжения). Но и это не остановило еретиков. Движение разрасталось и в связи с тем, что 1492 год был по православному календарю последним: он заканчивал 7000 лет, отведенных на существование мира (сотворенного в 5508 г.). Апокалиптические настроения, ожидание конца истории побуждали интерес к астрологии («звездозаконная прелесть», как говорили в то время о соблазне увлечения «звездами»), к пророчествам. Умственное брожение наряду с реальными материальными интересами были почвой, которой питалось движение жидовствующих.
Геннадий, главный враг ереси, приглашает на помощь игумена Волоколамского монастыря, входившего в новгородскую епархию, Иосифа Волоцкого (1439-1515). Проповеди Иосифа Волоцкого, звавшего светскую власть начать беспощадные гонения на еретиков, встречают отпор со стороны монаха Кирилло-Белозерского монастыря Нила Сорского (ок. 1433-1508) и его учеников, известных под именем заволжских старцев. Борьба с еретиками превращается в один из важнейших в истории Руси политических споров, в ходе которого вырабатывается концепция власти московского государя, определяется принцип отношения к инакомыслию, к мысли вообще. Важным предметом разногласий было отношение к монастырскому имуществу. Нил Сорский, единственный, за кем древняя русская литература сохранила имя «великий старец», энергично протестовал против «стяжательства», полагая, что имущество деморализует монашество. «Нестяжательство» Нила Сорского и его последователей было духовным принципом, определявшим их отношение к монашескому обету. Схватка между «нестяжателями» и «стяжателями», как называли иосифлян, сторонников Иосифа Волоцкого, имела также характер политический; в ней участвовал великокняжеский двор. И, в конечном счете, не борьба идей, но решение Ивана III определило исход борьбы. Долгое время великий князь относился к «жидовствующим» доброжелательно: ослабление силы монастырей, ограничение их владений входили в его государственные планы. Сочувствовала «еретикам» сноха Ивана Елена, вдова его сына, которого в свое время великий князь назначил соправителем. После смерти соправителя наследником стал его внук — Дмитрий. Положение осложнилось после второго брака Ивана и рождения у Софьи сына Василия. Бояре, противники монастырей, куда нередко уходили крестьяне, поддерживали старшего наследника, К тому же была непопулярна при дворе Софья с ее иностранным двором.
В 1498 г. Иван III сделал выбор и решил венчать своего внука Димитрия «при себе и после себя великим княжением Владимирским, Московским и Новгородским». Это означало конец преследований еретиков. Но Софья сумела переубедить супруга, и сторонников Елены постигла опала — одни были казнены, другие пострижены в монахи. В 1502 г. Елена и Димитрий были заточены, а Василий объявлен наследником престола. «Разве я не волен в своем внуке и в своих детях? Кому захочу, тому и дам княжение», — говорил Иван III. Переворот имел немедленные политические последствия: на соборе 1503 г. великий князь отказался от мысли о секуляризации монастырских земель, на соборе 1504 г. еретики были прокляты, некоторые из них сожжены, одни в Москве, в том числе и брат Федора Курицына, умершего к этому времени, другие — в Новгороде. Многие отправлены в тюрьмы или в монастырское заточение.
Поражение «жидовствующих» в результате решения великого князя, отказавшегося от слишком смелых и прямолинейных планов секуляризации монастырских владений, но сохранившего и усилившего свою власть над церковью (он назначал на церковные должности, Приказ Большого дворца контролировал управление монастырями и епархиями), было поражением взглядов «нестяжателей», решительной победой идеологии «иосифлян». Историк XIX в. В. Жмакин, автор книги о митрополите Данииле, ученике Иосифа Волоцкого, определил место лидера «стяжателей» в годы его деятельности: «К нему примыкало большинство современных ему русских книжников. Он служил выражением духа своей эпохи, целой отдельной и обширной фракции русского интеллектуального люда. Личная его особенность заключалась существеннейшим образом в том, что в нем, как в человеке, обладавшем редкими способностями и дарованиями, которые под влиянием духа времени получили одностороннее развитие, резче и рельефнее отобразились недостатки современной ему эпохи. Он главным образом сгруппировал и объединил те воззрения, которыми жила большая часть современных ему русских книжников»10.
В. Жмакин, писавший свое исследование в конце XIX в., видел Иосифа Волоцкого как представителя «недостатков современной ему эпохи». Роль игумена Волоколамского монастыря в формировании русской идеологии была значительно шире. В середине XX в. советский историк высоко оценивал «политико-теологический рационализм» Иосифа Волоцкого: «Политическая линия Иосифа Волоцкого, направленная на укрепление московского самодержавия, несомненно имела прогрессивное значение и куда более соответствовала новому положению объединившегося государства, чем консервативный гуманизм, если так можно выразиться, заволжских старцев с их мистикой и проповедью отхода от жизни, с их стремлением создать независимую от светской власти церковь»11. В конце 80-х годов XX в. советский философ придерживается того же мнения, считая, что «политико-социологическая доктрина» иосифлянской школы, ставившая своей главной задачей «идеологическое обоснование абсолютизма, защиту централизации и самодержавия», была для своего времени «позитивной программой, отвечавшей насущным стремлениям российской действительности»12.
Сын боярина, выходца из Литвы, Иосиф Волоцкий (в миру Иван Санин) был личностью незаурядной, создателем политической концепции, положенной в основу русской идеологии, человеком, характер которого стал как бы моделью для будущих властителей дум и душ. Биограф пишет о нем: «Обид он никому никогда не прощал, критики не терпел. Немногие из его современников умели так энергично и систематически отстаивать свои позиции, правые или неправые — безразлично, как это делал он. В полемике с недругами он был непримирим и беспощаден. Упрямо, настойчиво, никогда не теряя присутствия духа, взвешивая каждый шанс и точно рассчитывая удар, он неуклонно шел к цели: вывести противника из строя, заставить его сложить оружие, прекратить поединок. От обороны он, как правило, всегда переходил в наступление и успокаивался только тогда, когда поверженный враг был окончательно раздавлен»13. Трудно представить себе, что, анализируя характер Иосифа XV века, автор, писавший в 1959 г., не имел в виду Иосифа XX века, умершего всего несколько лет назад. Хорошо, видимо, помня, что Иосиф Джугашвили (в миру — Сталин) познакомился с взглядами «иосифлян» в духовной семинарии. Он мог иметь в виду и В.И. Ульянова (Ленина), прямого учителя Сталина, также наследника идеологических приемов Иосифа Волоцкого.
Иосиф Волоцкий изложил свою концепцию православной теократии в книге «Просветитель или обличение ереси жидовствующих». Ему принадлежит название ереси14, он объяснил ее происхождение появлением в Новгороде в свите литовского князя Михаила «жидовина Схарии». Уже в этом проявился полемический талант автора. На Руси было очень мало евреев. Тем не менее, как свидетельствует писатель XIX в. И. Лажечников, «…на Руси, несмотря на народную ненависть к ним, в Пскове, в Новгороде и Москве шныряли евреи — суконники, извозчики, толмачи, сектаторы и послы»15. За четверть века до «Просветителя» распространялось «Послание инока Саввы на жидов и еретики», адресованное боярину Дмитрию Шеину, посланному Иваном III на разговоры с итальянским князем Захарием Скарой Гвизольфи, которого на Руси считали евреем. Послание Саввы целиком заимствовано из «Слова о законе и благодати» Илариона, который в XI в. противопоставлял подлинную веру — православие фальшивой — иудейской. Иосиф Волоцкий, называя еретиков «жидовствуюшими», сразу же отправлял их в лагерь врагов истинной веры. Когда в начале XIX в. в России (Тульская, Воронежская, Тамбовская губернии) возникла ересь субботников (считали днем отдыха субботу), по отношению к ним были приняты суровые меры (отдача в военную службу, ссылка в Сибирь), но также «в видах посмеяния над заблуждениями» и возбуждения в народе «отвращения» к ним повелено было «именовать субботников жидовскою сектой и оглашать, что они подлинно суть жиды»16.
«Просветитель» рождается в ходе неистовой борьбы с противниками и несет на себе все черты полемики на уничтожение. Ненавистного ему митрополита Зосиму Иосиф Волоцкий называл «злобесным волком», «Июдой предателем», «черным калом» и т.д. Если верно, что стиль — это человек, стиль автора «Просветителя» убедительно свидетельствовал о характере вдохновителя борьбы с еретиками. «Просветитель или обличение ереси жидовствующих» не вдавался в богословские тонкости споров о вере. Автор книги не хотел убеждать, он настаивал на необходимости уничтожения еретиков, что автоматически вело к ликвидации ереси. Богословский спор пытались вести противники «иосифлян»; это, как правило, были люди образованные, имевшие свою литературу. Новгородский архиепископ Геннадий, призвавший Иосифа на борьбу с ересью, прислушивался к советам хорвата-доминиканца, жившего в Новгороде и хорошо знавшего методы католической церкви в борьбе с еретическими движениями. Для него, как и для Иосифа, важны были средства преодоления ереси и еретиков.
Доктрина Иосифа Волоцкого особенно хорошо выявляет свои основные принципы при сопоставлении с взглядами Нила Сорского и заволжских старцев. Прежде всего, разнились взгляды протагонистов на отношение к еретикам: сторонники Нила Сорского предлагали бороться с ересью словом и убеждением, «иосифляне» настаивали на репрессиях. Разное отношение к монастырской собственности выражено в названиях двух лагерей: «стяжатели» и «нестяжатели». Иосиф Волоцкий признавал, что богатство разлагает монашество. Но в то время как Нил предлагал монахам отказаться от имущества и заниматься духовным самоусовершенствованием, Иосиф считал увеличение монастырского добра необходимостью, а падение нравов предлагал излечивать строгой дисциплиной.
Важнейшие место в системе взглядов «стяжателей» и «нестяжателей» занимал вопрос о личной воле. Резко выступая против «самочинников», Нил Сорский настаивал на существовании личной свободы. Он говорил, что личная воля инока (и каждого человека) должна подчиняться только одному авторитету «божественных писаний». Иосиф Волоцкий настаивал на строжайшей иерархии, требовавшей безусловного подчинения низших высшим. И в его монастырь шли люди, искавшие подчинения: «Отрицание права личности, проявления единоличной воли, строгий последовательный внешний режим над всеми действиями инока сопровождались известными специфическими последствиями для его нравственного характера. Индивидуальные особенности инока, воспитывавшегося в Волоколамском монастыре, мало-помалу сглаживались перед методическим действием монастырской дисциплины и мало-помалу сливали его со средой, его окружающей… По самому характеру устава самыми подходящими людьми для поступления в монастырь были такие, для которых личная инициатива и самостоятельность не имели особой цены»17.
Различное отношение к личной свободе особенно ярко проявилось в различном отношении к «божественным писаниям». Нил Сорский полагал, что «испытание» божественных книг, т.е. их критическое изучение, является главной обязанностью инока. Много занимаясь переписыванием книг, он подвергает списываемый материал критической оценке; списывает с разных списков, сличает их, делает свод наиболее вероятного. По его выражению, списывает только то, что «по возможному согласно разуму и истине». Иосиф отвергал «мудрствования», признавая «Божественными писаниями» почти всю совокупность церковной письменности. Один из его учеников выразил это отношение в краткой и яркой форме: «Всем страстям мати мнение, мнение второе падение»18.
Резюмируя политические, церковные и общественные взгляды Иосифа Волоцкого, А. Пыпин, историк литературы, писавший в XIX в., однозначен: «Смысл их (взглядов) очевиден — полное подчинение личности общества известному преданию, построенному частью на подлинных, частью на сомнительных церковных авторитетах, подчинение, не допускающее никакой новой формы жизни и новой мысли, отрицавшее их со всей нетерпимостью фанатизма, грозившее им проклятьями и казнями, представлявшее нравственную жизнь в обрядовом благочестии и просвещение в послушном усвоении предания, в упорном застое». А Пыпин считает, что литературная деятельность Иосифа Волоцкого была не только «чрезвычайно характерным выражением того склада древнерусского просвещения, который образовался в результате предыдущих веков», но что этот «склад» стал «господствующим в два последующие века до петровской реформы»19.
Историки, как русские, так и западные, давали различные объяснения причинам, ходу, итогам столкновения «стяжателей» и «нестяжателей», Нила Сорского и Иосифа Волоцкого. Н. Костомаров, говоря, что одно из этих направлений «опиралось на авторитет, другое — на самоубеждение, одно проповедовало повиновение, другое — совет; одно стояло за строгость, другое — за кротость», связывал «направление» Иосифа с Москвой, а «направление» Нила с Новгородом20. Богослов Георгий Флоровский в XX в. видел в победе «иосифлян» разрыв с византийской традицией и торжество московско-русского начала. Советские историки, стоявшие на почве ортодоксального марксизма, видели в Ниле Сорском «выразителя интересов», главным образом, боярства… «так как экономическое обогащение церкви, расширение ее земельных угодий отражалось отрицательно на экономике бояр…»21, в Иосифе Волоцком — защитника интересов высшего черного духовенства. Все согласны с тем, что победу одержал Иосиф Волоцкий и что это имело огромное значение для будущего России. Отношение церкви к протагонистам достаточно красноречиво. Иосиф Волоцкий был канонизирован в 1591 г., через 76 лет после смерти. Через 375 лет после смерти старца его биограф сообщает: «Неизвестно, был ли Нил Сорский канонизирован формально»22.
Борьба с еретиками, защита монастырской собственности, вся бурная деятельность Иосифа Волоцкого дала, в конечном итоге, теорию власти московских государей. Некоторые исследователи литературного наследия «неистового Иосифа» подчеркивают, что он менял свои взгляды, что его нельзя оценивать, не представляя себе эволюции его представлений на власть церкви и на власть князя. Они, конечно, правы. Но в русской истории роль Иосифа Волоцкого однозначна: ему принадлежит стройная система теократического абсолютизма, православной теократии, которую называют теорией власти московских государей. Эволюция взглядов игумена Волоколамского монастыря интересна для его биографов, конечный их вывод важен для истории Российского государства.
Два главных элемента лежат в основе системы московского теократического абсолютизма: обожествление государя и отношения между духовной и светской властью. Прежде всего — обожествление. Иосифу принадлежат несколько формул, которые приобретут широкую известность. «Царь убо естеством подобен всем человекам, а властью же подобен вышнему Богу»23; «…слышите, цари и князи, и разумейте… вас бо Бог в себе место избра на земли и на свой престол вознес, посади»24. Идея божественности княжеской власти не была открытием Иосифа Волоцкого. Его знаменитые формулы — это дословный перевод из писаний византийского автора VI в. Агапита. Утверждение о том, что царь только внешне похож на людей, но властью он обладает равной Богу, имеется уже в Лаврентьевской летописи и относится к великому князю суздальскому Андрею Боголюбскому25. Но в XII в. заявление о божественности власти князя, отвергнувшего Киев ради лесов и болот северо-восточной Руси, было только идеей. Иосиф возвращается к Агапиту, чтобы определить характер власти московского государя, когда ее размеры и ее характер позволяют предвидеть возможность реализации мечты. Идея нашла инструмент.
Иосиф Волоцкий разрабатывает свою концепцию московского князя, все чаще называемого царем, в последние годы княжения Ивана III и в первые годы правления Василия III. Он настаивает в своих посланиях на том, что московский государь является абсолютным монархом на Руси, что все удельные князья должны оказывать ему «должная покорения и послушания», подчиняться во всем.
Божественный характер власти князя (царя) предопределяет отношения между ним и церковью. В. Жмакин исчерпывающим образом определил отношения между духовной и светской властью, как их видел Иосиф: «…Воззрения Иосифа Волоцкого на отношения церковной и государственной власти ставят государство в служебное положение к церкви, а церковь в подчиненное положение к государству, причем государственная власть обращается в блюстительницу всех церковных интересов, за каковую церковь платит государственной власти отречением от своей свободы и самостоятельности, делаясь послушным орудием государя. Сформулированное Иосифом отношение двух властей по своему характеру напоминает сделку или компромисс, выгодный для обеих сторон: государственная власть получает право проникать во все сферы церковной жизни и известным образом влиять на них. С другой стороны, и церковь, отказываясь от своей самостоятельности и поступаясь некоторыми своими правами в пользу светской власти, приобретает тем самым возможность сохранить за собой все те привилегии, которыми ее наделило прежнее время и которые никогда не входили в круг ее истинного и прямого назначения.»26
Две власти поддерживают друг друга, черпают силы одна в другой, возникает чрезвычайно стабильная система, прочно стоящая на земле и выполняющая дело Божественного промысла. Как замечает в XIX в. исследователь взглядов Иосифа Волоцкого, «суд и администрация — только воплощение божественной правды на земле, не может быть и речи о строгом разграничении функции государственной и церковной власти»27. В XX в. советской ученый одобрительно пишет, что «волоцкий игумен, несомненно, объективно выступал за централизованную власть против феодальной раздробленности»28.
Место Иосифа Волоцкого в русской истории определяется созданной им «теорией власти московских государей». Но эта теория, возможно, не приобрела бы того значения, которое она сохраняла на протяжении веков, если бы не ее горячие сторонники. Историк XIX в. М. Дьяконов констатирует чрезвычайно важный факт: «…Иосиф… стоит во главе школы и партии, которую противники Иосифа прозвали его именем, характеризуя ее как презлых и лукавых монахов-иосифлян»29. Игумену волоцкого монастыря принадлежит, следовательно, слава основателя первой русской партии — иосифлян. То, что они были, по выражению историка, «злыми и лукавыми» — имеет второстепенное значение. Главное — Иосиф имел школу, создал партию.
Иосиф Волоцкий создал теорию могучего, самодержавного государства. Ревностный «иосифлянин», монах псковского Елиазарова монастыря Филофей дал этому государству цель. В послании Василию III, сыну Ивана и византийской принцессы Софии, Филофей сформулировал мессианскую программу Москвы. Вспомнив, что первый Рим пал, изъеденный язычеством, второй — под ударами неверных, он пророчествовал: два Рима пали, третий — Москва — стоит, а четвертому не быть. История завершалась: все православные царства христианской веры сходились «в твое едино царство». А в «богоспасаемом граде Москве» церковь в Успенском соборе (московская соборная церковь в реальном и в идеальном значении слова) сияет ярче солнца на всю вселенную. Пророчества Филофея получили широчайшее распространение на Руси и вплоть до Петра I входили дословно (Москва — третий Рим) в чин венчания московских царей.
Единственная истинная христианская вера — православие, единственный хранитель веры — Москва, олицетворяемая самодержавным государем. Концепция власти московских государей имела своим фундаментом успехи внешней и внутренней политики Ивана III. В 1487 г. немецкий рыцарь Николай Поппелъ рассказывал в Нюрнберге о своем открытии: во время поездки в северо-восточную Европу он обнаружил сильное, независимое государство — Московию. Император Фридрих III и князья Священной Римской империи слушали его с удивлением. Купцы и географы знали, конечно, о существовании Великого княжества московского. Неожиданностью были сведения о силе молодого государства, о его независимости, вырванной у татарского хана. Неожиданность была для императора приятной, ибо на границы империи напирали польские Ягеллоны, а Московия, по словам Поппеля, была давним противником Литвы и Польши. Рыцарь-путешественник был немедленно отправлен обратно в Москву, куда он явился в начале 1489 г. в качестве императорского посла. Фридрих III предлагал заключить брак между дочерью Ивана и императорским племянником, баденским маркграфом Альбрехтом и приобщить Москву в состав Священной Римской империи путем пожалования великому князю королевского титула. Посол был удивлен, что предложение гордо отвергли. Поппелю сообщили от имени великого князя, что московские государи, «поставленные от Бога», никогда ни от кого «поставления» не просили, так и теперь в нем не нуждаются. Московский посол, поехавший с ответным визитом, говорил в том же году во Франкфурте, что великому князю неприлично отдать свою дочь за маркграфа, подходящей партией для нее мог бы быть только наследник императора Максимилиан.
Прошло лишь шесть лет в год первого приезда Николая Поппеля, как Москва формально перестала быть подданой Золотой орды. Восемь лет назад Иван III подчинил себе Новгород, и Москва взяла в свои руки его западные связи и объявила о своем желании участвовать в борьбе за господство на Балтике. Запад еще не понимал значения появления новой силы, не представлял себе ее размеры.
