Москва и мир
Русская эпоха Меровингов начинается с уничтожения татарского ига (1480) и продолжается до последних Рюриковичей и первых Романовых, до Петра Великого (1689-1725).
Освальд Шпенглер
Немецкий философ, автор знаменитого в свое время «Заката Запада»30, очерка морфологии мировой истории, как говорит о своем труде Шпенглер, полагает, что русская история XV-XVI вв., соответствовала истории Франции эпохи королей династии Меровингов, правивших в V-VIII вв. Иными словами, русская история «отстает» от западной примерно на восемь-десять столетий. Шпенглер настаивает. «Я всем советую прочитать франкскую историю Грегора Турского (до 591) и потом соответствующие главы старого Карамзина, прежде всего об Иване Грозном, Борисе Годунове и Шуйском. Сходства не может быть больше»31. Автор «Заката Запада» имеет в виду непрерывные междоусобицы и внешние войны, которые вели франкские короли и, как ему кажется, аналогичную борьбу московских князей с удельными князьями, а затем — эпоху Смуты Французами давно уже сказано, сравнение — не доказательство. При желании можно найти сходство в действиях Хлодвига (481-511) и Ивана III, но оно мало что объясняет и ничего не доказывает.•.
Идея об отсталости России не принадлежит Освальду Шпенглеру: он ее очень ясно и убежденно выразил. Многочисленные свидетельства «отставания» Московии от Запада приводят путешественники и дипломаты, ремесленники и военные наемники, хлынувшие в московское княжество в XV в. Выражение этому чувству дают и жители набиравшего силу государства. Они воспринимают «отставание» как различие, как непохожесть. Это чувство уже не уйдет из сознания русских. Народ, принадлежащий к христианской цивилизации, но к православной ее ветви, хотел считать себя одновременно внутри и снаружи. Необходимость догонять, в буквальном смысле слова, в некоторых областях, прежде всего в военном деле, воспринималась нередко как подражание «латинянам», врагам церкви и подлинной веры. Влечение и отталкивание, интерес и презрение — смесь взаимоисключающих нередко чувств определяют отношение Москвы к внешнем миру. Но эти чувства определяют и отношение к Москве. Она привлекает и пугает. При Иване III и его наследнике в городе появилось множество иноземцев. Для жилья им выделили особый квартал — Немецкую слободу.
В XV в. Европа выходила из Средних веков. Складывалась цивилизация, разительно непохожая на московскую. Совершенно естественно, иностранцы сравнивают увиденное с тем, что они знают, и с изумлением, иногда ужасом, нередко с отвращением регистрируют отличия. Естественно, свое кажется им хорошим, чужое — плохим. Иностранные путешественники, начиная с Сигизмунда фон Герберштейна, оставившего замечательную книгу о Московии эпохи Василия III, отмечают всевластие великого князя (потом — царя), покорность населения, жестокость нравов. Точность этих наблюдении не подвергается сомнению. Но стоит вспомнить, что XV и XVI века (как, впрочем, и предыдущие столетия) были жестоким временем. Современник Ивана III — французский король Людовик XI превосходил русского князя жестокостью, целеустремленностью в достижении своих целей любыми средствами. Английский король Генрих VIII, современник Василия III, был тираном и непримиримым противником феодальных вольностей. В одно время с Василием III правили и католические короли Испании — Фердинанд и Изабелла, учрежденная ими инквизиция была могучим инструментом усиления абсолютной королевской власти. Современником Ивана III в Италии, откуда к нему приехала невеста, был Чезаре Борджиа, прославившийся жестокостью и беззастенчивостью в выборе средств в политике.
Московское государство, удивлявшее иностранных путешественников, не было более жестоким, чем время. Процесс централизации и постепенной ликвидации феодальных баронов на Западе соответствовал поглощению удельных княжеств Москвой. Важнейшей отличительной чертой Московии было поглощение личности государством, которое воплощалось в обожествленном государе. Учение, так следует назвать эту концепцию, о божественной власти московского государя дало ему новую легитимность. До провозглашения «божественной» доктрины источником его власти было наследство, полученное от деда и отца. Теперь княжеская верховная власть освобождалась от всякого земного юридического источника. Божественный источник власти московского государя превращал всех его подданных в подчиненные существа низшего порядка.
Слово «холоп» означало крестьянина, прикрепленного к земле, к своему господину, либо купленного раба. В более широком смысле слово употреблялось для обозначения слуги, покорного, безответного служителя. Начиная, примерно, с конца XV в. все просьбы, обращенные к великому князю, потом к царю, подписывались: холоп и имя. Холопами называют себя в обращении к государю все, в том числе удельные князья и даже братья Ивана III и Василия III. Совершенно очевидно, что если считает себя холопом государя ближайший его родственник, тем более считают себя княжескими рабами все другие подданные.
Й. Хюизинга, анализируя «осень средних веков», западноевропейскую жизнь в XIV-XV вв., называет три ее главных элемента; отвага, честь, любовь. Это качества индивидуальные, которым в московской жизни не было места. Отвага могла быть проявлена только на службе князя: в обществе, где все были «холопами» государя, понятие «чести» носило особый характер. Западноевропейская куртуазная любовь, изобретенная провансальскими трубадурами в XII в., страстная плотская любовь, воспетая Данте, Петраркой и множеством других поэтов, не могла стать элементом жизни на Руси, ибо литература до XVI в. была в руках монахов, а без литературной пропаганды любовь не существует.
Главными элементами русской жизни были — терпение, покорность, набожность. На этих основах строилась иная культура и непохожие на западные стереотипы поведения. Г. Флоровский, автор «Путей русского богословия»32, отмечает, что в «истории русской мысли много загадочного и непонятного и прежде всего, что означает это слишком долгое и затяжное молчание? Как объяснить это позднее и запоздалое пробуждение русской мысли?» Историк Г. Федотов, послереволюционный эмигрант, как и Флоровский, также недоумевает: «В грязном и бедном Париже XIII в. гремели битвы схоластов, а в золотом Киеве, сиявшем мозаиками своих храмов, — ничего, кроме иноков, слагавших летописи и патерики…»33. Давались разные ответы на вопросы о причинах «отставания», как это понимали иностранцы, «своеобразия», как это видели русские. Петр Чаадаев в первой половине XIX в. объяснял «умственную немоту» тем, что западные народы получили просвещение от Рима, облекшего христианство в эллинские и латинские формы, с их богатой мыслью и античными философскими традициями, а русские приняли христианство на Византии, где риторика и благолепие обряда часто заслоняли мысль. Развивая эту мысль, философ С. Левицкий говорит о роли алфавита, изобретенного Кириллом и Мефодием в IX в., о значении перевода Библии и Евангелия на церковнославянский язык, который был македонским наречием древнеболгарского языка. Русские не нуждались в переводе, ибо церковнославянский язык был близок древнерусским говорам. На Западе, где Библия существовала в греческом, а чаще всего латинском переводах, монахи должны были знать язык Вергилия. Древнерусские книжники в этом не нуждались34.
Дмитрий Лихачев, крупнейший советский знаток древнерусской литературы, оставляет в стороне причины и пишет об особенности русской культуры. Начиная со спорного утверждения о том, что русская литература «древнее, чем литература французская, английская, немецкая», ибо ее «начало восходит ко второй половине X в.»35, он продолжает: «…древнерусская литература не таит эффектов гениальности, ее голос негромок. В ней не было ни Шекспира, ни Данте. Это хор, в котором совсем нет или очень мало солистов и в основном господствует унисон»; древняя русская литература ближе к фольклору, чем к индивидуализированному творчеству писателей нового времени; «литература древней Руси не была литературой отдельных писателей: она, как и народное творчество, была искусством надындивидуальным». Академик Лихачев резюмирует: «Древнерусские писатели — не зодчие отдельно стоящих зданий. Это — градостроители. Они работали над одним, грандиозным ансамблем»36. «Надындивидуальность», как выражается Д. Лихачев, «коллективизм», как можно бы сказать об этом качестве, характерен для древнерусской культуры вообще, в том числе и в наиболее ярких се проявлениях — зодчестве и иконописи.
Православие — решающая сила формирования древнерусской культуры, которая в свою очередь формирует мировоззрение русских, их поведение. В формировании поведения и менталитета участвовали и материальные факторы: форма земледелия, требовавшая частых переходов на новую территорию после истощения прежней; перемены места требовала также необходимость уходить от опасности; отсутствие привязанности к месту объясняет тот, например, факт, что деревянная Москва сгорала регулярно каждые 5-10 лет. Летописцы удивлялись, что при Иване Калите за 15 лет случилось 4 больших пожара, но почти так же часто горела столица великого княжества и при Иване III. Город неизменно отстраивался из дерева: это был, конечно, самый доступный строительный материал, но возможность каменного строительства существовала, москвичи ею почти не пользовались.
Важнейшим фактором культуры, духовной и материальной жизни было единодержавие московских государей. Русские историки и публицисты ищут его причины, начиная с XVI в. Иосиф Волоцкий, Филофей и их последователи находили объяснение в далекой «старине» — в византийской традиции, перешедшей к Владимиру Красное Солнышко и Владимиру Мономаху, а родословную самодержцев относили к римскому кесарю Августу, В XIX в. исследователи прошлого давали рациональные объяснения и говорили о процессе развития государей всея Руси под влиянием геополитических условий жизни на северо-востоке. Некоторые историки подчеркивают роль монгольского ига, которое требовало сильного князя, защищающего население, другие выделяют роль монгольской модели власти, повлиявшей на московских государей. М. Дьяконов, автор «Власти московских государей» (1889), остающейся одной из лучших работ на эту тему, писал «Основною почвой для выработки типа самовластного государя в его московской форме послужило черное и серое всенародное множество, которому некогда было думать о каких-либо правах и вольностях в постоянных заботах о насущном хлебе и безопасности от сильных людей. Это государево самовластие развивалось очень постепенно на русской почве и, может быть, не получило бы так скоро окончательной формы царского самодержавия, если бы не пришли ему на помощь греки и итальянцы при Иване III». Советские историки говорили о законах классовой борьбы и неизбежном прогрессивном процессе создания централизованного государства, требовавшего твердой власти.
Иван III понимал необходимость единодержавной власти (его внук Иван Грозный будет много рассуждать на эту тему), видя в ней гарантию государственного порядка. В послании дочери, выданной замуж за великого князя литовского, Иван объяснял.
«Слыхал я, каково было нестроенье в Литовской земле, коли было государей много, а и в нашей земле, слыхала ты, каково было нестроение при моем отце, а после отца каковы были дела у меня с братьями, надеюсь, слыхала же, а иное и сама помнишь»37. Иван III напоминает дочери о великой «замятие», свирепствовавшей при его отце Василии II, долгие годы воевавшим с дядей и его сыновьями, вспоминает о своей борьбе с братьями. Великий князь московский говорит также о трудностях, которые переживал его зять Александр как в Литве, так и в Польше, королем которой он был избран. Иван III разъяснял свои взгляды дочери, ибо в 1503 г. она написала открытое письмо, в котором публично защищала поведение мужа и разоблачала коварную политику отца.
Политическая структура двух государств, давно уже воевавших за гегемонию в восточной Европе, — прямо противоположная, взаимоисключающая, была одной из причин не прекращавшихся войн между Москвой и Польско-Литовской унией. В то же время судьбы этих двух государств представляют собой наглядный урок пороков и достоинств самодержавия и республиканской монархии.
Завоевательные походы Ивана III и его сына Василия III приводят к включению в пределы московского княжества всех территорий, населенных великоруссами. Все историки согласны признать этот факт. Вопросы возникают по поводу термина «великоруссы», не прекращаются споры относительно времени образования великорусской нации и ее этнического состава. Национальные проблемы, носившие в XIX в. главным образом теоретический характер и привлекавшие внимание преимущественно историков, приобрели в XX в., в особенности в последние его десятилетия, жгучий актуально-политический характер.
Первоначальный славянский характер Киевской Руси не вызывает споров, хотя нет согласия относительно роли и значения норманнов, основавших государство, возглавленное князьями из династии Рюриковичей. Этнический состав населения Московской Руси является предметом горячих дискуссий.
Юрий Долгорукий и его сын Андрей Боголюбский пришли на северо-восток и начали колонизацию населенных территорий, На территории Суздальского, Владимирского, Московского княжеств основным населением были финские племена — меря, весь, мурома и другие. Они были поглощены пришельцами с юга, христианизированы, потеряли свой язык и стали говорить на языке колонизаторов. М.Н. Покровский, ортодоксальный марксист, не придававший значения национальным проблемам, считал, что великоруссы представляют собой этническую смесь, в которой финнам принадлежит 4/5, а славянам — 1/5 часть38. М. Покровский говорил о первом этапе колонизации, начавшейся в XII в. В XIV в., когда началось разложение Золотой орды, московское население приняло значительное число татар, переходивших на службу к великому князю.
Складывание великорусского этноса шло одновременно с его отделением от других славянских народов, которые в свою очередь поглощали соседние неславянские племена. Древнерусский этнос, — лаконично констатирует Лев Гумилев, — раскалывается на части в XIV в.: «Северо-восточные русичи слились с мерей, муромой, вепсами и тюрками из Великой степи — образовались русские, а юго-западные слились с литовцами и половцами — белорусы и украинцы»39.
Л. Гумилев, как и большинство историков, использует термины «русский», «великорусский» как синонимы. Определение «Великая Русь», в отличие от «Малой Руси», появляется в XIV в. и вводится греческими священниками в Константинополе в связи с разделением русской церкви на две метрополии: одна из них имела свой центр во Владимире на Клязьме (туда переехал киевский митрополит), другая — в Галиче. В то время названия Малая Русь, Белая Русь (о происхождении этого обозначения, возникшего, видимо, также в XIV в., историки продолжают спорить) не имели этнической коннотации. Все три Руси — Великая, Малая, Белая — были славянского происхождения, их ядром были племена, названные в летописи Нестора. История великорусского, малороссийского (его станут называть — украинский), белорусского народов расщепляется после падения Киевской Руси (украинские историки считают, что киевская держава уже была Украиной), после нашествия татар и литовских завоеваний.
В основе расщепления лежали политические причины: в то время как русские княжества Северо-Востока постепенно поглощались Москвой, малорусское и белорусское население в своей основной массе было втянуто в состав Литовско-Русского великого княжества, а позднее в состав Польско-Литовского королевства. Малороссы (украинцы) и белоруссы станут объектами истории на долгие века. Великороссы, объединившись под властью Московского княжества, станут субъектами истории. Собирание московскими князьями северо-восточной Руси, ускорившееся в XV в., придает Московскому княжеству новое качество: оно становится национальным великорусским государством. Великий князь московский превращается в великорусского государя. Выработанная в это время идеология ставит его власть на прочную почву.
Три московских князя заняли своей деятельностью весь XV в.: Василий I, вступивший на престол в 1389 г., принес наследство из XIV в., Иван III, умерший в 1505 г., передал его в XVI в. Создание за столетие государства, включившего в свои границы всю территорию северо-восточной Руси, изменило внешнее положение Москвы. До сих пор она была защищена от внешнего мира своими противниками — другими русскими княжествами, которые были одновременно целью ее завоевательной политики. По мере того как Тверь, Ярославль, Ростов, Нижний Новгород, Рязань, Смоленск, Новгород и Псков проглатываются Москвой, по мере того как все русские княжества становятся частью Московского государства, оно встречает все больше иноземных государств на своих рубежах. Возникают новые угрозы, появляется новая опасность, ощущается необходимость продвижения границ дальше для обеспечения безопасности. Оборонительный империализм не знает и не дает покоя.
Русские историки видят в этой политике неизбежную необходимость. Можно спорить, кто был самым крупным русским историком. Несомненно, что Василий Ключевский — проницательный ученый, талантливый писатель, выразитель либеральных взглядов — продолжает оставаться самым читаемым среди авторов многотомных историй России. С его точки зрения, главным мотором деятельности московских князей был «высший интерес — оборона государства от внешних врагов». Ключевский подводит итог исторической эпохе: «Московское государство зарождалось в XIV в. под гнетом внешнего ига, строилось и расширялось в XV и XVI вв. среди упорной борьбы за свое существование на западе, юге и юго-востоке». Историк видит в угрозе государству положительную черту: «Внешняя борьба сдерживала и внутренние вражды. Внутренние домашние соперники мирились в виду общих внешних врагов, политические и социальные несогласия умолкали при встрече с национальными и религиозными опасностями»40.
Внешняя опасность — государственной целостности, национальной независимости, религии — как важнейший инструмент объединения народа вокруг символа единства, опоры борьбы с врагом, была основой как внешней, так и внутренней политики Москвы.
В начале XVI в. Москва знала мир несравненно лучше, чем мир — Москву. Только начиная с половины XV в. появляются на Западе краткие заметки иностранцев, случайно попадавших в русские пределы. В библиографическом списке свидетельств иностранцев, составленном в 1845 г. русским историком Ф. Аделунгом, за XV в. значится всего три рассказа о поездке на «восток», фламандца Гильберта де Леннуа и двух веницианцев: Иосифа Барбаро и Амвросия Контарини. Целью их поездок была не Москва, которую они, кажется, навестили проездом, но Новгород и Персия. Неудивительно, что представление о землях, начинавшихся за Польшей, были недостоверными, часто фантастическими. Причем это касалось не только системы управления нравов и быта, но даже географии.
Первым важным источником сведений о Московском государстве стали записки немецкого дипломата Сигизмунда фон Герберштейна. Он побывал в Москве дважды, в 1517 и 1526 гг., знал русский язык и включил в свои записки о московитских делах не только свои личные наблюдения, но и памятники русской письменности, исторические источники. Герберштейн приезжает в Москву как посол германского императора. Адресатом посланий императора был великий князь Василий III, сын Ивана III. Появление первого подробного и в значительной степени достоверного сообщения о Московии в это время было как нельзя более логично. Правление Василия III, продолжавшееся 28 лет (1505- 1533), завершало историю Московского великого княжества и подготовило начало истории Московского царства.
