Голод и его влияние на быт народа
В. Лешков
Древнейший, простой до грубости быт народа обозначается тем, что чаша общественного бедствия испивается до дна. В политическом отношении полная покорность врагу и потеря земли, без всякого смягчения уступок переговорами или условиями; в физическом — беспрепятственное действие внешней природы, — в виде заразы, до истощения миазма, — в виде пожара, до уничтожения последнего бревна, — и в виде голода, до истребления всех, кого не сохранит случай до более урожайного года. История общественных несчастий есть также свидетельство о степени, которую занимает народ в образовании, — есть также история образования народа. Что говорят наши летописи о голодах, неурожаях и мерах против этих бедствий в древней России?
Первое летописное известие о голоде в России встречается под 1024 годом…
В 1024 году, по рассказу летописца, в Суздальской области народ умирал с голоду, волновался и производил мятежи. И вот встают, говорит летопись, волхвы, или кудесники, в Суздале и раздувают пламя. Они ходят с места на место и доказывают, что виною голода известные им люди, а именно: старые женщины и бесполезная, старая прислуга, чадь, или челядь. Нельзя не видеть в этом нового доказательства, что голода случались и до 1024 года и что против них имела древняя языческая Россия свои средства, свою политику, свою политическую экономию. По правилам этой экономии, все слабое, физически бесполезное для общества, при недостатке продовольствия, лишалось права делить жизнь с лицами физически сильными и для общества полезными, и должно было уступить им свое место в жизни. Такое исключительное право сильных на жизнь встречаем мы и в древнем Лациуме, где существовал общий закон избиения престарелых людей для того, чтоб остальные не нуждались в продовольствии.
У нас только во время сильного голода народ, обезумленный бедствием, увлекаемый волхвами, убивал старых женщин и рабов, говоря в свое оправдание, «яко си держат гобино». В этих словах летописца — целая картина ужасов, произведенных страхом голодной смерти, так что, показав степень народного исступления, летописец не имел нужды распространяться о физических страданиях народа, тем более что ему предстояла в этом месте другая задача — рассказать про борьбу, в которую вступила с языческою теориею и языческою политикою теория христианская, политика человеколюбия и здравого смысла.
Дороговизна 1228, которая продолжалась, по летописцу, около трех лет, была ничто в сравнении с событиями 1230и 1231 годов. […] Поговорив о других современных событиях, летописец продолжает: «Мы же на преднее възвратимся, на горкую и бедную память тоя весны. Что бо реши, или что глаголати о бывшей на нас от Бога казни? Яко инии простая чадь резаху люди живыя и ядяху; а инии мьртвая мяса и трупие обрезаюче ядяху, а друзии конину, псину, кошкы; нъ тех осочивше, тако творяще, овъих огньм изжгоша, а другых осекоша, иных извешаша; ини же мъх ядяху, ушь, сосну, кору липову, и лист ильм, кто что замысля; а инии паки злии человецы почаша добрых людии домы зажигати, кде чююче рожь, и тако разграбливахуть имение их». Трупы несчастных валяются повсюду. Поставили еще скудельницу, в которую положено умерших без числа; открыли новую, и ту наполнили трупами без числа. Но, вместо ожидаемого исправления, люди делались хуже, говорит летописец. Не было милосердия, не стало сострадания. Брат не жалел брата, отец и мать делались равнодушными к судьбе своих детей, и сосед соседу не уломляше хлеба. И, как бы во свидетельство возрастания гнева Божия с таким умножением грехов человеческих, летописец продолжает далее: «И купляхом по гривне хлеб и по болшю, а ржи 1/4 часть кади купляхом по гривне серебра. И даяху отцы и матери дети свое одьрень, из хлеба, гостьм. Сеже горе бысть не в нашей земле во единой, но по всей области русьстей, кроме Кыева единого». И только летом 1231 «откры Бог милосердие свое на нас грешных, сотвори милость свою вскоре: прибегоша немцы из-за моря с житом и с мукою, и створиша много добра, а уже бяше при конци город сии» […].
Причиною этого страшного голода, полагает летописец, ранний осенний мороз 1230, избивший озимь, так что уже следующею за тем зимою дороговизна сделалась чувствительною, тем более, что дороговизна установилась еще с 1228 г. И понятно, что к весне 1231 года должен был наступить опустошительный голод. На беду, недостаток был всеобщий, и подвозу на пространстве всего севера ожидать было неоткуда; за исключением одного Киева, повсюду неурожай и голод. В Новегороде похоронено было 6530 трупов, не считая тех, которые зарыты в общей могиле, без числа; в Смоленске умерло до 32 тысяч. Наконец, голод довел иных до исступления, до зверства, до лютости. Отдадим, впрочем, справедливость нашим предкам. Эти случаи зверства и лютости, даже в такое полное отчаяния время, не оставались без наказания. Виновных жгли, рубили, вешали в то же время, как тела падших от голодной смерти с подобающею честию предавали погребению, хоть и в общих могилах, в скудельницах. И так живые имели право ожидать спасение от Бога. И вот на лето, с открывшеюся навигациею, «прибегоша немцы из-за моря», привезли хлеба и муки, и русские «ожиша».
О народном продовольствии в Древней России. М., 1845. С. 1, 4, 18, 19, 21.
Миниатюра: М.В. Нестеров. «Пустынник»
