Г. Добрынин о поездке в Трубчевск, Брянск и Карачев
Г. Добрынин
[…] теперь отправляюсь я с его преосвященством и со всем штатом или клиром в Трубчевск, Брянск и Карачев для обозрения, по долгу звания апостольского, «како пребывают братии» и чтобы утвердить их в правилах веры, посеять зерна добродетели […].Августа в первых числах (1772 г.) мы выехали и прибыли проездом в Площанскую богородицкую пустынь. […]
Здесь услышал я историю, частию от самого настоятеля и частию от братии и даже от послушников, которая, по-видимому, всех их занимала и которую собравши в одно, выйдет следующая!
В начале времен сего монастыря или пустыни, был в ней настоятель инок Иоасаф. Он, по несколько-летнем сею обителью управлении, сдал ее другому брату, а сам удалился в непроходимую пустыню; там живя многие леты, препровождал время в молитве, в посте, в рукоделии келейном, рубил дрова, носил воду, копал, садил, сеял. Его при том добрый нрав привлекал к нему много посетителей. Многие, приходя, просили у него пострижения в монашество, а он им и не отказывал. Сими пострижениями наполнял он свои любимые монастыри или пустыни: Площанскую, Белобережскую, Полбинскую, Барщевскую, из которых, по всеобщем в России уничтожении лишних монастырей, осталась только одна Площанская, на собственном содержании.
Синод проведал о ревностном его собирании словесного стада и неоднократно посылал повеления его взять; но святого мужа грешным людям уловить было трудно. Его многочисленные ученики, подобно расставленной страже, узнавали обо всем заблаговременно и наставнику давали время спокойно переходить из одного скита в другой. Да и самые тогдашние правительства, почитая святость его, попускали ему охранять себя; а он между тем, постригая в монашество желающих, гласил: «Грядущего ко мне не изжену вон». Первенствующий синода член, митрополит Димитрий Сеченов, видя, яко ничтоже успевает, но паче молва бывает, возгласил некогда: «Кто может сказать, что у нас нет патриарха? Есть патриарх, который не боится ни епархиального архиерея, ни синода». А отец Иоасаф, продолжая постоянно принятый им образ жизни, скончал благополучно в пустыни дни свои в старости мастите и погребен в Площанской пустыни. […]
Пробывши два дни в Площанском сионе, выехали на третий — в Трубчевск. В Трубчевске осматривал преосвященный благочиния в церквах. Мы пробыли в нем дней семь без скуки.
Чолпского монастыря, подведомственного Киевопечерской лавре, отстоящего от города верст на 7, игумен Антоний Балабуха, прибыв к архипастырю на поклон, способен был умножить удовольствие на пирах трубчевских. А потом запросил он преосвященного со всем штатом и прочими гостьми в свой монастырь. И там-то дали деру всему тому, от чего смертной в жизни бывает мертвецки пьян! Из всех гостей, гостинных слуг и архиерейского штата, коих было всего народа человек более 40, едва ли четвертая часть осталась праведниками. Само по себе разумеется, что моя душа не была в числе первых трех частей, ибо автор должен других только глушить пороками, хотя бы и не было ему противно, на случай надобности, английское пиво.
На второй день к вечеру возницы наши рассудили запрягать лошадей, что и побудило к выезду гостей и хозяина, которые не заботились знать, каким мановением вывезены они из дома молитвы для доставления их обратно в Трубчевск.
На пути архиерей, по обыкновению, остановился со всем караваном, стал в круге всех и велел подавать английское пиво. Потом, увернувшись от всех, кроме меня, прочь и пользуясь тишиною и приятностью ночи, начал инкогнито обходить все повозки и засматривать в них.
Продолжая должность странного дозора, нашел на 60 летнего старика, иподиакона Гавриила Антонова, который, обременен будучи летами и напитками, лежал брюхом на повозке, а нижняя половина тела висела с повозки и, касаясь слегка земли, опиралась об нее так, что нельзя было отгадать, висит ли он, стоит ли он или лежит? Архиерей, подскоча, ну гвоздить его ногою в зад, как будто отгадывая загадку.
Старик, почувствовав приветствие, собрал силы, встрепенулся, схватил архиерея в охапку. Архиерей покушался вырваться, но старик ему доказал, что он без силы в руках. Они оба подняли шум, на который сбежались все до единого, и старик между тем рассмотрел, что он имеет дело с своим владыкою. Вследствие чего игумен Балабуха, трубчевский протопоп, трубчевский воевода и прочие духовные и светские сановники, приняв на себя должность судей, кричали все разом и порознь и как кому пришлось. Иной говорил: «Бияй верна или неверна, да извержется»; иной восклицал: «Его же любит, наказует». Светские гласили статьи из третьей главы воинского артикула, а архиерей вопил: «Князю людей твоих да не речеши зла!»
Наконец, не отступая от большинства голосов, соблюдаемого на всем земном шаре, — может быть, потому, что большинство голосов имеет на своей стороне и большинство рук, — отдали в полную и беззащитную волю овцу сильному пастырю; вследствие чего овца — иподиакон повалился ему в ноги. Приказано ему лезть на большое сухое дерево, стоявшее тут же при дороге. И когда старость его с ослабевшими от вина силами и с помочью других вскарабкалась по сучьям на высоту, то архиерей велел ему кричать по-кукушечьи. Странно, забавно было и жалко слышать, или, лучше сказать: каждому слышалось по-своему, как плачущий старик, истончавая басистой свой голос, виолончелил сквозь слезы: «куку-куку». Ему подладило громогласным смехом все духовное и светское сумасбродство, отчего чрез все время нашего простоя разливалося по лесу непрерывное эхо.
Обряд выезда нашего из Трубчевска в Брянск производился по сему же церемониалу. […]
В Брянске на первой случай остановились в Новопечерском Свенском монастыре, подведомственном Киевопечерской лавре, от города в верстах в 2-х, по приглашению того монастыря начальником, игуменом Палладием. […]
Напоследок наступило время оставить Брянск и посетить Карачев. Усердное, при напитках, провожанье брянскими духовного и светского чина жительми причиною было, что нам несколько дней сряду запрягали и отпрягали лошадей. Наконец мы выехали в ночную пору; ибо всякой день для нас был мал, однако ж, при колокольном в ближайших церквах звоне, которой в такую пору не меньше походил на церемонию, как и на тревогу. […]
В Глухове мы остановились у отца протопопа Корнилия Иезефовича. Земский судья Сергей Сидорович Дергун и коллежский советник Яков Павлович Козельский, Малороссийской коллегии член, посетили нашего преосвященного […].
Господин Дергун угощал во своем доме архиереев обеденным и ужинным столом, а г. Козельский компанировал, яко человек корпусо-кадетский. Тут же был и малороссийской коллегии прокурор Семенов, человек богатой, пузатой, скупой и неученый. Говорили, что он хорошо знает свою должность; а что он ел и пил хорошо, о том не нужно было и спрашивать. При окончании ужинного стола шепнул я преосвященному, что у нас есть нашей работы связка разных горючих малых фейерверочных штучек. Архиерей дал мне сигнал открыть канонаду в горнице. Неожиданный треск, хлопотня, розданные людям колеса, все это вдруг загорелось, зашумело и не меньше надымило. Дамы, сидевшие за столом, повскакивали с мест, а брошенные по полу огни тем боле за ними от волнения воздуха гонялись, чем более они убегали. Мой архиерей, зажегши сам на свече фонтан, бросил на петропавловского архиерея и трафил ему в самую бороду. Борода сильно засвирщела и бросилась к бегающим, смеющимся, кричащим, ахающим чепчикам и токам и, вмешавшись между ими, составила странную труппу.
По сгорении фейерверка нашли прокурора Семенова в жалком положении, на которого во время происходивших шалостей никто не имел внимания. Он просил, Бога ради, милости, воды и кто чем может ему помочь, ибо он, имея наклонную к апоплексии природу, едва от порохового дыма не задохся, а причиною сему больше то, что он и по натуре не мог терпеть порохового запаха, почему и выскочить был не в силах из покоев. Опамятовавшись, он напомнил, по должности, что таковые шутки противны законам, поелику они могут быть смертоносны; а архиерей мой отвечал, что блюстителю законов не было лучшего времени умереть, как в этом дыму, потому что погребли бы его два архиерея, которые оба под судом.
Истинное повествование, или Жизнь Гавриила Добрынина, им самим написанная. В 3 ч. СПб., 1872. Ч. 1. С. 79-83, 90, 118-120.
